  |
 |
Прочитано: 15% |
«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»
|
|
Прочитано: 15% |
прозвище Тишайшего, был однако, весьма вспыльчив. Вспылив на кого-нибудь он давал волю языку, награждая провинившегося нелестными эпитетами.
Но гнев у Алексея Михайловича очень быстро проходил и он снова
становился весел, приветлив и ласков с членами семьи, придворным людом и боярами.
"Алексей Михайлович, - пишет С. Платонов, - и в своем гневе не
постоянен и отходчив, легко и искренно переходя от брани к ласке. Даже тогда, когда раздражение государя достигало высшего, предела, оно скоро сменялось раскаянием и желанием мира и покоя. В одном заседании боярской думы, вспыхнув от бестактной выходки своего тестя боярина И. Д.
Милославского, царь изругал его, побил и пинками вытолкал из комнаты.
Гнев царя принял такой крутой оборот, конечно потому, что Милославского
по его свойствам и вообще нельзя было уважать. Однако добрые отношения между тестем и зятем от того не испортились: оба они легко забыли происшедшее. Серьезнее был случай со старым придворным человеком родственником царя по матери Родионом Матвеевичем Стрешневым, о котором Алексей Михайлович был высокого мнения. Старик отказался, по старости, от того, чтобы вместе с царем "отворить" себе кровь. Алексей Михайлович вспылил, потому что отказ представился высокоумием и гордостью, - и ударил Стрешнева. А потом он не знал, как задобрить и утешить почитаемого им человека, просил мира и слал ему богатые подарки.
Но не только тем, что царь легко прощал и мирился доказывается его
душевная доброта. Общий голос современников называет его очень добрым человеком. Царь любил благотворить. В его дворце в особых палатах на полном царском иждивении жили так называемые "верховые (то есть дворцовые) богомольцы, "верховые нищие" и "юродивые". "Богомольцы были древние старики, почитаемые за старость и житейский опыт, за благочестие и мудрость. Царь в зимние вечера слушал из рассказы про старое время о том, что было "за тридцать и за сорок лет и больши". Он покоил их старость также, как чтил безумие, Христа ради юродивых, делавшее их неумытными и бесстрашными обличителями и пророками в глазах всего общества того времени. Один из таких юродивых, именно Василий Босой или "Уродивый", играл большую роль при царе Алексее, как его советник и наставник. О "брате нашем Василии" не раз встречаются почтительные упоминания в царской переписке. Опекая подобный люд при жизни, царь устраивал "богомольцам" и "нищим" торжественные похороны после их кончины и в их память учреждал "кормы" и раздавал милостыню по церквам.и тюрьмам. Такая же милостыня шла от царя и по большим праздникам; иногда он сам обходил тюрьмы, раздавая подаяние "несчастным". В особенности пред "великим" или "светлым" днем Св.
Пасхи, на "страшной" неделе, посещал царь тюрьмы и богадельни, оделял
милостыней и нередко освобождал тюремных "сидельцев", выкупал неоплатных должников, помогал неимущим и больным. В обычные дни той эпохи рутинные формы "подачи" и "корма" нищим Алексей Михайлович сумел внести сознательную стихию любви к добру и людям".
Отец Петра I, по словам С. Платонова "ревниво оберегал чистоту религии и, без сомнения, был одним из православнейших москвичей; только его ум и начитанность позволяли ему гораздо шире понимать православие, чем понимало большинство его современников. Его религиозное сознание шло несомненно дальше обряда: он был философ-моралист; и его философское мировоззрение было строго-религиозным. Ко всему окружающему он относился с высоты религиозной морали, и эта мораль, исходя из светлой, мягкой и доброй души царя, была не сухим кодексом отвлеченных нравственных правил, суровых и безжизненных, а звучала мягким, прочувствованным, любящим словом, сказывалась полным ясного житейского смысла теплым отношением к людям. Склонность к размышлению, вместе с добродушием и мягкостью природы, выработали в Алексее Михайловиче замечательную для того времени тонкость чувства, поэтому и его мораль высказывалась иногда поразительно хорошо, тепло и симпатично, особенно тогда, когда ему приходилось кого-нибудь утешать".
"...Не одна нищета и физические страдания трогали царя Алексея
Михайловича. Всякое горе, всякая беда находили в его душе отклик и сочувствие. Он был способен и склонен к самым теплым и деликатным дружеским утешениям, лучше всего рисующим его глубокую душевную доброту. В этом отношении замечательны его знаменитые письма к двум огорченным отцами князю Никите Ивановичу Одоевскому и Афанасию Лаврентьевичу Ордин-Нащокину об их сыновьях. У кн. Одоевского умер внезапно его "первенец" взрослый сын князь Михаил в то время, когда его отец был в Казани. Царь Алексей сам особым письмом известил отца о горькой потере. Он начал письмо похвалами почившему, причем выразил эти похвалы косвенно - в виде рассказа о том, как чинно и хорошо обходились князь Михаил и его младший брат князь Федор с ним, государем, когда государь был у них в селе Вешнякове. Затем царь описал легкую и благочестивую кончину князя Михаила: после причастия он "как есть уснул; отнюдь рыдания не было, ни терзания".
Светлые тоны описания здесь взяты были, разумеется, нарочно, чтобы
смягчить первую печаль отца. А потом следовали слова утешения, пространные, порою прямо нежные слова. В основе их положена та мысль,.
что светлая кончина человека без страданий, "в добродетель и в покаянии
добре", есть милость Господня, которой следует радоваться даже и в минуты естественного горя. "Радуйся и веселися, что Бог совсем свершил, изволил взять с милостию своею; и ты принимай с радостию сию печаль, а не в кручину себе и не в оскорбление". "Нельзя, что не поскорбеть и не прослезиться, - прослезиться надобно, да в меру, чтоб Бога наипаче не прогневать!" Не довольствуясь словесным утешением Алексей Михайлович пришел на помощь Одоевским и самым делом: принял на себя и похороны:
"на все погребальные я послал (пишет он), сколько Бог изволил, потому что
впрямь узнал и проведал про вас, что опричь Бога на небеси, а на земли
опричь меня, никого у вас нет". В конце утешительного послания царь
своеручно приписал последние ласковые слова: "Князь Никита Иванович! не
оскорбляйся, токмо уповай на Бога и на нас будь надежен"!
Комментируя это письмо царя, С. Платонов заключает: "В этом
письме ясно виден человек чрезвычайно деликатный, умеющий любить и
понимать нравственный мир других, умеющий и говорить, и думать и
чувствовать очень тонко".
"...То же чувство деликатности, основанной на нравственной
вдумчивости, сказывается в любопытнейшем выговоре царя воеводе князю
Юрию Алексеевичу Долгорукому. Долгорукий в 1658 году удачно
действовал против Литвы и взял в плен гетмана Гонсевского. Но его успех
был следствием его личной инициативы: он действовал по соображению с
обстановкой, без спроса и ведома царского. Мало того, он почему-то не
известил царя вовремя о своих действиях и, главным образом, об
отступлении от Вильны, которое в Москве не одобрили. Выходило так, что
за одно надлежало Долгорукого хвалить, а за другое порицать. Царь Алексей
находил нужным официально выказать недовольство поведением
Долгорукого, а неофициально послал ему письмо с мягким и милостивым
выговором. "Позволяем тебя без вести (то есть без реляции Долгорукого) и
жаловать обещаемся", писал государь, но тут добавлял, что эта похвала
частная и негласная; "и хотим с милостивым словом послать и с иною
нашею государевою милостию, да нельзя послать: отписки от тебя нет,
неведомо против чего писать тебе!" Объяснив что Долгорукий сам себе
устроил "безчестье", царь обращается к интимным упрекам: "Ты за мою,
просто молвить, милостивую любовь ни одной строки не писывал ни о чем!
Писал к друзьям своим, а те - ей, ей! - про тебя же переговаривают да
смеются, как ты торопишься, как и иное делаешь"..."Чаю, что князь Никита
Иванович (Одоевский) тебя подбил; и его было слушать напрасно: ведаешь
сам, какой он промышленник! послушаешь, как про него поют на Москве".
Но одновременно с горькими укоризнами царь говорит Долгорукому и
ласковые слова: "Тебе бы о сей грамоте не печалиться любя тебя пишу, а не
кручинясь; а сверх того сын твой скажет, какая немилость моя к тебе и к
нему!" ... "Жаль конечно тебя: впрямь Бог хотел тобою всякое дело в
совершение не во многие дни привести... да сам ты от себя потерял!" В
заключение царь жалует Долгорукого тем, что велит оставить свой выговор
втайне: "а прочтя сию нашу грамоту и запечатав, прислать ее к нам с тем же,
кто к тебе с нею приедет". Очень продумано, деликатно и тактично это
желание царя Алексея добрым интимным внушением смягчить и объяснить
официальное взыскание с человека, хотя и заслуженного, но формально
провинившегося. Во всех посланиях царя Алексея Михайловича, подобных
приведенному, где царю приходилось обсуждать, а иногда и осуждать
проступки разных лиц, бросается в глаза одна любопытная черта. Царь не
только обнаруживает в себе большую нравственную чуткость, но он умеет и
любит анализировать: он всегда очень пространно доказывает вину,
объясняет против кого и против чего именно погрешил виновный и
насколько сильно и тяжко его прегрешение".