«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 55%

    Душ у монашек был аскетический: прямо к дому была пристроена деревянная будочка, а над ней на столбах прилажен большой бак для воды и лесенка к нему по шаткой лесенке надо было поднимать воду ведрами и заливать в бак. Нагревалась вода солнцем, когда было солнце. Сейчас она была чуть-чуть теплой, но меня это не смутило.
    Через полчаса я лежала на немного провисшей старой кровати и отдыхала. Я лежала и вспоминала рассказ сестры Дарьи. Я пыталась представить себе темным чердак, огонек лампады, молящихся и плачущих от страха монахинь...
    В дверь осторожно постучали, и за ней прозвучал голос сестры Дарьи, вздумавшей зачем-то молиться прямо перед моей дверью: "Молитвами святых отец наших, Господи Боже наш, помилуй нас!" Я несколько растерялась. Сестра Дарья повторила молитву, а потом открыла дверь и просунула голову:
    - Сандра! Когда стучат с молитвой в вашу дверь, вы аминькните в ответ.
    - Что-что я должна сделать?
    - Сказать: "Аминь!" Такой порядок,
    - Ну, аминь!
    Тогда только сестра Дарья вошла, неся в руках синюю кружку с отбитой ручкой и несколько белых роз. За нею в комнату важно вступила старая рыжая кошка и уселась у порога, обернув лапы хвостом. Сестра Дарья налила в кружку воды из-под крана и поставила розы на стол.
    - Это вам от сестры Иоанны, которая у нас ухаживает за розами.
    - А с чего это она решила послать мне розы?
    - По любви, конечно. Я ей сказала, что приехала внучка Елизаветы Николаевны.
    - А! Так это розы не для меня, а для бабушки!
    - И для вас тоже. Мы ведь знаем вас очень давно и много лет за вас молимся, а когда долго молишься за человека, обязательно начинаешь его любить. Такой порядок!
    - Не хотите ли вы сказать, сестра Дарья, что все монахини в вашей обители питают ко мне великую любовь?
    - Конечно. И не только к вам. А теперь пойдемте скорей, матушка вас ждет.
    Я пригладила еще не совсем просохшие волосы, и она повела меня к игуменье.
    Вблизи "башня" производила странное впечатление. Прямо на гравийную площадку перед нею выходила когда-то находившаяся внутри здания старинная дубовая лестница с чугунной оградой и медными перилами, начищенными до золотого блеска. Под лестницей была дверь, которая вела в уцелевшую часть первого этажа.
    - Тут у нас всегда была маленькая церковь, вот она и сохранилась, - сказала сестра Дарья. Она повела меня на второй этаж. Здесь была довольно большая лестничная площадка почти сплошь заставленная большими старинными книжными шкафами.
    - Это наша библиотека. Когда-то было еще две большие комнаты, но одна разрушена, а в другой теперь живут сестры. Наша мать Наталья плачет, что книги хранятся почти на открытом воздухе, но больше их негде держать. Слава Богу, что хоть под крышей и в шкафах, скоро и этого не будет.
    На площадку выходило несколько дверей, к одной из них сестра Дарья и подвела меня.
    - Это игуменская. Молитвами святых отец... - опять запела она.
    - Аминь! - отозвались из-за двери, и мы вошли в игуменскую. Это была совсем небольшая, донельзя загроможденная комната с двумя большими окнами; было видно, что сюда сносили уцелевшие вещи из других помещений. В глаза мне сразу бросился мраморный камин, на котором стояли иконы и медные подсвечники с обгоревшими свечами. За такие подсвечники ди Корти-старший отдал бы вагон макарон. Посреди комнаты стоял не менее чем двухсотлетнего возраста, но отлично сохранившийся овальный ореховый стол, а вокруг - стулья с высокими спинками, обтянутые пересохшей и потертой тисненой кожей: у противоположной от входа стены громоздилась самая настоящая фисгармония, заваленная книгами и нотами. На стенах висели иконы и портреты старичков и старушек в монашеских одеждах. Под большой расшитой бисером и шелками иконой Божией Матери на цепочке висела лампадка. В нише стояла кровать, а над нею, в несколько рядов - снова иконы, иконы, и среди них много старинных, в золотых и серебряных окладах.
    За столом сидели мать Евдокия и полная монахиня с круглым детским лицом и большим золотым крестом на груди.
    - Это матушка, - шепнула мне сестра Дарья. - Подойдите под благословение!
    Я не поняла, где находится это "благословение", под которое я должна подойти, и осталась стоять в дверях. Мать Евдокия подняла голову и выручила меня:
    - А вот и вы! Матушка, это Кассандра, или Сандра, или Санечка, - прошу любить и жаловать. Сандра, познакомьтесь с нашей игуменьей, матушкой Руфиной. - Будем любить и жаловать Санечку! - сказала игуменья. - Как же вы похожи на бабушку, дорогая моя. Проходите, садитесь к столу, мы вас сейчас покормим чем Бог послал. Остра Дарьи, поди скажи на кухне, чтобы нашим путешественницам поскорей несли обед. И достань из буфета коробочку с настоящим чаем, отнесешь его на кухню - пусть сестры заварят ложечку для дорогой гостьи.
    - Это тот чай, который архиерейский, матушка?
    - Вот-вот, архиерейский. Не жадничай, останется и на приезд владыки. Ты знаешь ли, сестра Дарья, что нам привезла Санечка? Двадцать шесть коробок макарон!
    - Ой, матушка, правда? Бегу на кухню! - Сестра Дарья развернулась на одной ноге и бросилась вон, но в дверях обернулась и радостно объявила: - Если б я знала, что они столько макарон привезли, я бы им сразу ворота открывать не стала. Я бы сначала к нашей колокольне сбегала и встретила их архиерейским звоном!
    - С тебя станет, озорница! Ну, беги, беги...
    Обед нам подали бедненький: какой-то жидкий овощной супчик и немного вареной картошки, посыпанной петрушкой и укропом. Но зато тарелки были фарфоровые, а ложки и вилки - серебряные. Тоже архиерейские, наверно. А вот хваленый чай был и вправду хорош - крепкий, душистый, он сразу взбодрил меня и снял усталость. И только выпив половину своей чашки, я обнаружила, что игуменья с матерью Евдокией наливают себе из другого чайника бледно-зеленый чай с запахом мяты. Вот так, значит, для меня архиерейский чай, а сами пьют какую-то травку!
    Пока я сидела за столом и рассказывала игуменье, сак живет бабушка, нас посещали монашки. Сначала дверь игуменской с легким скрипом приоткрылась на щелочку, и оттуда высунулся маленький остренький носик. - Что тебе, мать Тамара? - спросила игуменья, как мне показалось, даже не обернувшись. - Да я так, матушка... Я только хотела взглянуть на внучку Елизаветы Николаевны. - Ох, и любопытна же ты, мать Тамара! Девочка с дороги, устала, некогда ей с тобой знакомиться. Завтра увидишь и поговоришь. - Простите, матушка! - пискнул любопытный носик и исчез. Но следом из-за двери опять прозвучало "Молитвами святых отец..." - Аминь! - сказала игуменья, нахмурив тонкие бровки. Дверь отворилась и вошла маленькая копия испанской матери Ольги, только не в красном пиратском платке, а в беленьком апостольнике. - Простите, матушка, я хочу взять мои ноты... Я их оставила на фисгармонии. - И не стыдно тебе, сестра Васса? Ноты она забыла... Да вы их после спевки никогда отсюда не уносите, завалили мне всю фисгармонию, мыши скоро заведутся. Уж сказала бы прямо, что хочешь узнать, не заезжала ли мать Евдокия к твоей маме? Заезжала. Там все в порядке, все здоровы, а тебе мама прислала посылочку. Но за свое нетерпение получишь ее только после ужина. Иди, готовься к службе. Игуменья старалась говорить строгим голосом, но я уже поняла, что никто тут в ее строгость не верит и грозной игуменьи не боится. Даже когда она пыталась сердито нахмурить тонкие бровки, лицо ее оставалось все таким же ласковым и добродушным. Я сама дивилась своему впечатлению, но мне показалось, что эта их милая игуменья была едва ли не добрее моей бабушки. Мать Евдокия стала рассказывать о том, как живет в горах община матери Ольги, а я начала клевать носом. Мать Руфина вскоре заметила, что я уже почти ничего не вижу и не слышу, и сказала: - Иди-ка ты, мать Евдокия, приляг, отдохни немного перед всенощной, а я провожу Санечку в ее келью - она уже совсем спит. И она проводила меня назад в маленький домик, довела прямо до комнаты, зашла и проверила, все ли у меня есть. У меня было все и даже кое-что сверх того: на столе, рядом с розами, стояла щербатая тарелка с ягодами - малиной, ежевикой и крыжовником. - Какая умница сестра Дарья, догадалась вам принести гостинчик из нашего сада... Ах, нет, это не сестра Дарья, тут мать Лариса потрудилась! - матушка Руфи на вытащила из-под ягод за зеленый хвостик небольшую морковку. - Никто другой не придумал бы положить морковь вместе с ягодками, а она скажет: "У меня морковка тоже сладкая", и все тут. Мать Лариса у нас "зеленый мастер", на ней и сад, и огород держатся. Сама ягодки не съест, веточку петрушки для себя не сорвет, а вам вот принесла - и даже без благословения! - Не ругайте ее за это, матушка! -попросила я. - Обязательно поругаю. Как не поругать за самоуправство? Это она потому так расчувствовалась, что Елизавета Николаевна ее старая подружка, она ей помогала в послушании. - Моя бабушка в послушании?! Км хотите сказать, матушка Руфина, что моя бабушка здесь кого-то слушалась? - Конечно, всех сестер и матерей. Но вы учтите, Санечка, что "послушанием" в монастыре еще зовут работу, которую исполняют насельницы и паломники. Нам бабушка разве не рассказывала, что она работала в саду и на огороде, когда приезжала к нам? - Нет... - Ну, тогда и я не стану сейчас рассказывать, потому что вам спать пора, а после как-нибудь попросите бабушку рассказать о ее жизни в монастыре. После смерти Ильи Георгиевича, когда вас забрала к себе ваша мама, она несколько лет жила с нами. Она даже домик себе у нас построила. - А где он теперь? - Он стоял в низинке, и его затопило водой. - Как жаль! - Ничего, для вашей бабушки у нас место всегда найдется. Ну, довольно разговоров. Христос с вами, деточка, спите спокойно! Игуменья перекрестила меня - так уж полагалось у них, наверное,- и вышла. Я рухнула на постель и мгновенно заснула. Сквозь сон я слышала колокольный звон и приглушенное хоровое пение. Кажется, монахини пели всю ночь напролет.
    Глава 11
    Я проснулась от оглушительного щебета птиц и больше уснуть не могла. Зато монашки, подумалось мне, наверно, спят теперь без задних ног, ведь они всю ночь промолились. Я встала и пошла вдут, с наслаждением окатилась холодной, остывшей за ночь, водой, натянула последний чистый костюм, сверху - бабушкин свитер и вышла прогуляться по монастырским угодьям.
    Я вышла на лужайку перед домом-башней и огляделась. За лужайкой начинался парк; сквозь ветви больших старых деревьев пробивались косые лучи встающего солнца; птицы пели со всех сторон и на разные голоса.
    Справа тянулся невысокий каменный парапет, а за ним в туман уходила неподвижная водная гладь. В одном месте парапет прерывался двумя столбами с каменными вазами наверху полными ярко-алых цветов, кажется, герани; отсюда прямо в воду уходили каменные ступени. Я подошла и заглянула вниз. Вода была чиста и прозрачна, и я увидела, что от нижней ступеньки лестницы по дну вьется дорожка, вымощенная светлыми плитками, и ведет она к стоящему под водой небольшому каменному дому с красной черепичной крышей. "Бабушкин домик", - подумала я и пошла к нему вдоль парапета. Моя тень упала на воду: большая рыба с черной спиной и красными плавниками, неподвижно стоявшая в воде, стронулась с места и тоже двинулась к бабушкиному домику, опережая мою тень. Она медленно вплыла в лишенное стекол окно и скрылась в таинственной уютной темноте. Я вздохнула и пошла дальше, к парку.
    Как раз напротив "башни", там, где сходились окаймлявшие луг дорожки, был широкий мост с каменными перилами, а под ним - ров, заполненный водой. За мостом я увидела небольшую полянку, на которой паслись два маленьких пятнистых оленя. Когда я подошла почти к самому рву, они меня заметили, но не умчались сразу прочь, а взглянули на меня раз-другой прекрасными восточными глазами, прислушались, обменялись взглядами и только после этого неспешно перешли полянку и скрылись за деревьями.
    В той стороне, куда они ушли, я заметила красный огонек под деревьями, будто уголек забытого в лесу костра. Я пошла туда и увидела деревянную часовенку, а в ее глубине - икону Божией Матери с горящей красной лампадкой перед нею. Часовенка стояла по пояс в цветах, и вес цветы были голубые и белые.
    Здесь дорога расходилась на три: основная шла прямо, одна уходила вниз, и на ней в просвете между деревьями посверкивала вода, а левая дорога пела к еще одной каменной стене с деревянными воротами. Ворота были распахнуты, и за ними виднелись ряды фруктовых деревьев, а и междурядьях - длинные овощные грядки. В конце сада, на пригорке, стояли освещенные солнцем руины какой-то старинной постройки: кусок кирпичной стены с большим полуовальным окном, а над ним часть крыши с остатками ажурной каменной оградки. Вплотную к стене стоял огромный темно-зеленый кедр: он подпирал спиной покосившуюся часть стены и, казалось, удерживал ее от обвала. Издали мне послышалось, что кедр звучал. Я остановилась и прислушалась: голос кедра был похож на скрипку. Заинтригованная, я прошла между деревьями, подошла к нему и приложила ухо к стволу: скрипка тихонько пела внутри кедра что-то нежное и печальное. Но, случайно заглянув в окно, я разгадала тайну поющего кедра; за окном была комната с бревенчатой противоположной стеной и несколькими столбами подпиравшими крышу. Посреди комнаты, лицом к окну, стояли мольберты, а на них - доски с незаконченными иконами. Еще там был длинный стол заваленный бумагами и заставленный какими-то коробками и коробочками, линейками и банками с кистями. А возле окна, спиной ко мне, перед пюпитром с нотами стояла монахиня и играла на скрипке. Голос скрипки звучал приглушенно. Я постояла, послушала и пошла в сад. Большие фруктовые деревья стояли настолько перегруженные плодами, что многие ветви были подперты шестами. Я подумала, что хорошо бы съесть на завтрак яблоко. Их тут так много, что вряд ли и нанесу большой урон обители. Я решительно двинулась к ближайшей яблоне, но стоило мне протянуть руку и коснуться большого желтого яблока, как я услышала за спиной скрипучий старческий голос;
    - Остановись, Кассандра! Это кто ж тебя благословил яблоки рвать, а? Нехорошо, дорогая, не положено так в обители. Поди-ка сюда, я тебя лучше морковочкой угощу.
    Между грядками стояла маленькая старая монахиня с большой тяпкой в руке, укоризненно смотрела на меня и качала головой. Одета она была удручающе бедно. В обители все монахини одевались более чем скромно, я еще ни на ком, даже на игуменье, не видела подрясника без заплат, но эта монашка была похожа на классического аса: не только подрясник и передник, но и апостольник на ней были сплошь в заплатках.
    - Ну, простите меня ради нашего Бога, - сказала я. - Я ведь не знала, что это запрещено - сорвать одно яблоко.
    - Сорвать-то можно, да вот съесть нельзя.
    - Почему?
    - Да ведь Преображение только через два дня, как это можно яблоки есть? Тебе что, бабушка не говорила? Гостинчик-то мой вчерась нашла?
    Я поняла, что передо мной "зеленый мастер" мать Лариса.
    - Спасибо вам большое, мать Лариса, все было очень вкусно. Но можно я сейчас морковку есть не буду, а возьму с собой?
    - Конечно! Кто ж ест до литургии?
    - Понятно. А где сейчас все монахини, мать Лариса?
    - А на службе.
    - Я хотела увидеть мать Евдокию. А когда в обители кончается служба?
    - Никогда не кончается. Ты разве не знаешь, что у нас после потопа идет служба неусыпная: спим, трапезуем и несем послушания по очереди, не прерывая церковной молитвы. Только в двунадесятые праздники мы все до вечера отдыхаем, да и тогда все равно читается неусыпаемая Псалтырь. Иначе нам, монахам, теперь жить нельзя: надо молиться день и ночь за весь мир. Такие времена!
    Я осмелела:
    - Ну, а вы почему же не на службе, мать Лариса?
    - Я всю ночь на службе была, а сейчас вот овощи соберу, отнесу на кухню и опять пойду в церковь.
    - А когда же вы спите?
    - А чего особенно спать-то? Некогда нам, монахам, теперь спать. Сон - дурак, ему поддайся! Ну, я-то, грешница великая, бывает когда-никогда часок вон там, под грушкой, на лавочке вздремну, а то все больше, считай, на службе отдыхаю. Хор у нас так хорош, уж так хорош, ну и сама не заметишь, как заснешь под сестринское пенье... Райские, одним словом, песнопения.
    - А на кровати вы что же, совсем не спите?
    - Так и нет у нас в обители кроватей. Тесно, да и зачем они нам?
    - Как?! И молоденькие послушницы, эти девочки, тоже не спят в постелях?
    - Нот ведь ты какая непонятливая, Кассандра! Вот, скажем, война недавно закончилась. Третья мировая. Ты войну как себе представляешь? Там что, по всему фронту, кроватки для солдат расставлены, подушечки взбиты? Не-ет! Солдат не снимает форму, не надевает на ночь пижамку и в постельку не укладывается, чтобы выспаться перед атакой, так? Вот и мы, воины Христовы, одежду на ночь не снимаем и в кровать не ложимся - мы службу несем. Так-то.
    Теперь я поняла, почему в дороге мне ни разу не удалось подглядеть, как мать Евдокия засыпает или просыпается - она и не спала, дремала только, бедная.
    - А ты молишься? Молитвенное правило вычитываешь? Молись, молись, Кассандра! Теперь уж мало времени осталось на молитву... - и сразу же, почти без перехода: - Где у нас кухня, знаешь?
    - Нет.
    - Сразу за гостиницей длинный такой сарай стоит, ступай к нему, а там по запаху кухню найдешь. Снеси-ка вот за послушание это ведерко матери Алонии, она ждет. А я на службу в храм побегу, мне скоро часы читать.
    "Ведерко" оказалось огромнейшим ведром с овощами, сразу оттянувшим мне руку, но отказываться было поздно: вручив его мне, мать Лариса, не оглядываясь, засеменила в сторону церкви с обрушенной колокольней, на ходу вытирая руки какой-то тряпицей. Я потащила свою ношу в указанном направлении - "за послушание".
    Справа от домика, в котором я ночевала, стояло длинное полуразрушенное здание с высокими дверями - бывший каретный сарай или конюшня. Одна дверь была полуоткрыта, и оттуда вкусно пахло. Туда я поначалу и сунулась со своим ведром. Там я увидела монахиню, сидевшую за столом и скатывавшую в трубочки тонкие полоски янтарно-желтого теста.
    - Здравствуйте. Это вы мать Алония? Монахиня обернулась ко мне и закричала:
    - Дверь! Дверь закрывайте, а то пчелы налетят!
    Я испугалась, отступила и закрыла дверь. Но она закричала мне из-за двери:
    - Да вы заходите, заходите, Саня! А дверь за собой закройте!
    Я пошла и поставила на пол ведро, до боли оттянувшее мне руку.
    - Что же вы испугались? Я не кусаюсь. Это пчелы кусаются. Они сюда летят на запах воска. А вы кого-нибудь ищете, Саня?
    - Мать Алонию. Я ей овощи принесла от матери Ларисы.
    - Мать Алония на кухне.
    - А где у вас кухня?
    - Кухня рядом, за стеной. Здесь свечная мастерская. А вы что, помогаете матери Ларисе?
    - Ну да... Она попросила отнести овощи.
    - Что это она вас уже гоняет? А сама она что делает?
    - Пошла в церковь на службу.
    - Понятно. Это хорошо, Саня, что вы сразу взялись помогать сестрам. Вот и ваша бабушка всегда так делала: приедет - и сразу за работу. Передавайте ей привет от сестры Агнии. Не забудете? Перед отъездом зайдите ко мне: я приготовлю для Елизаветы Николаевны подарок - восковые свечи, она их любит. Вы ведь сейчас на литургию пойдете, так вот вам две свечки, поставьте за себя и за бабушку, - и мать Агния протянула мне две тоненькие восковые свечечки. Я взяла их, сунула в карман и пошла к дверям, а она сказала вслед: - только дверь за собой закрыть не забудьте, а то пчелы налетят!
    Как же тут у них в обители налажена информационная служба - все монашки уже знают, кто я и откуда. Я подошла со своим ведром к соседней двери и приоткрыла ее.
    - Здравствуйте. Скажите, кухня - это здесь?
    Кухня была здесь. В углу топилась большая чугунная печь, на ней что-то шкварчало и пыхтело, вокруг витали разнообразные вкусные запахи, а возле стола стояла румяная пожилая монахиня и большим ножом строгала кочан капусты. Я уже не удивилась, когда, подняв голову от стола, она ласково пропела:
    - Здесь, здесь, Санечка! Проходите, дорогая! Вы хотите позавтракать?
    - Нет. Я вам принесла овощи от матери Ларисы.
    - Ах, вот оно что! А я уж, было, подумала, что вы хотите получить завтрак до литургии.
    Кто-то говорил мне, что вы человек совсем не церковный и порядков наших не знаете.
    - Вам сказали правду. Я даже не знаю, что такое "литургия",
    - Господи, бедная девочка! Ты что же, никогда не причащаешься? - от сочувствия она перешли на ты.
    - Почему же? Я умываюсь, причесываюсь, а душ обычно принимаю дважды вдень, если я не в дороге, конечно.
    Я почему-то решила, что слово "причащаться" каким-то образом связано с глаголом "чиститься".
    Мать Алония всплеснула руками, едва не выронив нож, и уставилась на меня, а потом сокрушенно вздохнула и снова принялась за кочан, скрипевший под ее руками, как снежок зимой в бабушкином саду. Я на нее не обиделась за реакцию - она была такая домашняя, приветливая.
    - Я говорю не о телесной гигиене, а о духовной. Что с детьми сделал Антихрист проклятый... - сказала она, покачав головой. - Хочешь морковки?
    - Спасибо, у меня уже одна есть. Я пойду, не буду вам мешать.
    Я поставила ведро поближе к столу и вышла за дверь.
    Они меня принимают так сердечно из-за моей бабушки, но бабушка тут была как дома, а я себя в обители чувствую как в случайной чужой Реальности. Мне стало так грустно, что у нас с бабушкой есть целая область, где мы друг друга не понимаем. Конечно, монахини, которых я успела увидеть, все очень добрые, смешные и симпатичные, но стоят ли они такой любви, чтобы рисковать для них жизнью? Бот и дедушка мой погиб из-за монахов... Конечно, ни в какого Бога я никогда не поверю, но сейчас у меня есть возможность исследовать монашескую жизнь, которая так дорога бабушке, и понять самую суть монашества. А схожу-ка я в церковь!
    Я уже поняла, что в обители две церкви: одна находится прямо в "башне", на первом этаже, и это в ней день и ночь читают какую-то таинственную "неусыпаемую Псалтырь", а вторая и главная помещается в полуразрушенном храме возле ворот. Туда потрусила мать Лариса, туда направилась и я.
    От гравийной дорожки ко входу в храм вела каменная лестница с широкими ступенями, обитыми по краю узкими медными полосками до блеска протертыми ногами монахинь. Я поднялась по ней. Дверь храма была приоткрыта, оттуда доносилось негромкое хоровое пение. Я осторожно вошла и остановилась в темном проходе, откуда хорошо просматривалась внутренность церкви, а сама я оставалась в тени.
    Окинув интерьер храма профессиональным взглядом, я поняла, что тут есть на что посмотреть. Во-первых, с обеих сторон было по три прекрасных старинных французских витража: цветные изображения каких-то снятых и круглых рамах, окруженных сложным орнаментом из зеленых виноградных листьев, лиловых ягод и золотых спиралей. Я поняла, что церковь эта очень старая, и, конечно, прежде она была католической.
    Впереди, на возвышении, стояла высокая перегородка сплошь из икон больших внизу и маленьких в верхней ее части. От матери Евдокии я уже знала, что за этой стеной помещается алтарь - самое святое место храма. Иконами были завешаны и все стены между окнами. Темные колонны, шедшие по обеим сторонам храма, производили впечатление выпадающих из всего интерьера, но когда я присмотрелась к ним, я поняла, что это не колонны, а грубовато обтесанные светло-коричневые дубовые и темно-красные тисовые столбы, подпиравшие провисший потолок. В передней части храма стояли высокие медные подсвечники, полные горящих свечей. Наверное, это от них по всему храму плавали струи сладкого и немного удушливого дыма.
    Между колоннами и стенами стояли рядами странные кресла: у них были спинки выше человеческого роста, короткие ручки и узкие откидывающиеся сиденья. Между ручками кресел, опираясь на них, стояли монахини, но некоторые сидели, опустив дощечки-сидения.
    Я не пыталась вслушаться в то, что читала высоким голосом стоявшая впереди молоденькая послушница по заметила, что язык был похож на искаженный русский. Мне надо было пройти вперед и поставить на подсвечник свечи, подаренные мне матерью Агнией, но как-то трудно было решиться - а вдруг все монахини станут смотреть на меня? Иногда из боковой двери в передней стене выходил чернобородый служитель, что-то говорил приглушенным басом, и тогда все монахини кланялись, и я тем более не решалась тронуться с места - уж очень важен и грозен он был на вид. Справа от входа стоял небольшой столик, заставленный свечами, за ним сидела пожилая монахиня и поглядывала на меня ободряюще: проходите, мол, вперед! Но я так и стояла со свечками в руке, пока не почувствовала, что воск начал таять и липнуть к пальцам, только тогда я решилась и прошла вперед, к ближайшему подсвечнику.
    Монахини и вправду поворачивали головы и смотрели на меня, но смотрели приветливо, некоторые даже слегка улыбались. Я кое-как зажгла свои свечи и укрепила их на подсвечнике, а потом быстро вернулась на прежнее место у дверей.
    Воздух в храме, полный незнакомых запахов, был одновременно тяжелым и разряженным, как высоко в горах. У меня кружилась голова и теснило в груди, и минут через двадцать я уже с трудом держалась на ногах. Кончилось долгое чтение, хор запел что-то жалобно-торжественное, и я решила, что теперь могу с чистой совестью выйти на свежий воздух и продолжить свое церковное самообразование уже за дверями храма. Я вышла, села на ступеньке лестницы и действительно дослушала всю службу до самого конца: мне нравилось пение хора. Потом из дверей выбежала сестра Дарья и стала звонить в колокол, а вскоре и все монахини одна за другой стали выходить из церкви. Проходя мимо меня, они улыбались, кланялись и протягивали мне кусочки белого хлеба. Отказываться было неловко, я их брала и складывала в карман. Последней вышла мать Евдокия.
    - Благословите! - весело сказала она. Я не поняла, как это я должна ее "благословить", и поэтому ответила простым "добрым утром". Она тоже протянула мне кусочек хлеба.
    - А что это за хлеб, мать Евдокия?
    - Это святой хлеб - просфора. А знаете, из чего мы печем просфоры?
    - Из теста, надо полагать.
    - А тесто из чего делаем? Муки сейчас нигде не купишь ни за какие деньги. На заводах по выпуску хлеба в одном конце конвейера насыпают зерно, а на другом снимают готовые булочки. Открою вам нашу монашескую тайну: тесто мы делаем из макарон. Мы заливаем их теплой водой и так оставляем на сутки, и получается тесто. Из него мы печем просфоры, без которых невозможно совершать литургию. А без литургии нет ни Церкви, ни монашества. И вот уже почти семь лет ваша бабушка снабжает нас макаронами.
    - Вот так новость! А я-то удивлялась, почему монахи так любят макароны? Вау! Вот если бы старый ди Корти узнал про этакое кощунство!.. Мать Евдокия, а что это за странные высокие кресла стоят у вас в церкви? - Это формы, или стасидии. Это к нам пришло от греческих монахов с Афона. - Каких только неудобств ни изобрели для себя монахи! А что такое "литургия"? - А вот останетесь с нами подольше и, даст Бог, узнаете. - Я не могу задерживаться, мне надо поскорей ехать назад. Я очень волнуюсь за бабушку. А бабушка, между прочим, волнуется за меня! - К сожалению, вам придется немного задержаться, Сандра. Дядя Леша осмотрел джип и сказал, что тормоза не в порядке и мотор надо почистить. - Что это у нас за дядя такой в вашей женской обители? Мне уже про него сестра Дарья говорила. - Он был на литургии, но уже ушел из церкви, и то я бы вас сейчас познакомила, и он бы вам сам все сказал по поводу джина. Но я вам расскажу, кто он такой, поскольку это имеет отношение к вашей бабушке. После того, как ваш дедушка погиб, спасая афонских монахов, она стала приезжать к нам надолго, иногда на несколько месяцев, а порой жила безвыездно по году и больше, особенно когда вы стали жить с вашей матерью. Чтобы иметь свой уголок в обители, но благословению матушки Руфины, Елизавета Николаевна нашла где-то хорошего строителя, который перестроил для нее старый садовый домик. По ходу дела оказалось, что он не только строитель, но еще и механик, печник, шофер, водопроводчик, электрик, кровельщик и много-много чего другого, всего не упомню, - и все это в одном лице. Однажды кто-то шутя сказал, что дядя Леша только шить не умеет, а он ответил: "Почему это я шить не умею? Умею! Руками моей жены Ларисы Петровны..." - и он привез к нам спою жену, Ларису Петровну, Л ару, которая оказалась не только замечательной портнихой, но и большой молитвенницей. Их дети к тому времени уже были взрослыми и жили отдельно, ну они и остались в нашей обители трудниками. А ко многим специальностям дяди Леши со временем прибавилась еще одна: он стал прислуживать в алтаре, а потом и дьяконом стал. - А, так это он таким басом гудел во время службы? - Он, он! Но только кончается служба - он стихарь на вешалку, удочку на плечо и па рыбалку. Но он у нас, конечно, не только рыбку ловит, на нем много чего держится. Без дяди Лешиных золотых рук мы, наверно, не смогли бы остаться в обители после всех разрушений. Это он отремонтировал уцелевшие помещения, поднял провалившуюся крышу и храме и даже водопровод возобновил. А вот он идет! Уже успел снять стихарь и взять удочки... Благословите, дядя Леша! Вы на рыбалку? - На рыбалку, мать Евдокия, благословите! Хочу рыбки наловить для дорогой гостьи. К нам подошел чернобородый дядя, которого я видела на службе, только теперь на нем был не парчовый балахон, а видавший виды замасленный комбинезон, и на плече он нес какие-то тонкие длинные палки с намотанными на них не то проволочками, не то нитками. - А это и есть внучка Елизаветы Николаевны? Вся в бабушку - такие же озорные глазенки! Ну, здравствуй, Кассандра! - Здравствуйте, дядя Леша. Послушайте, мне срочно надо ехать домой. Скажите, я действительно не могу выехать на моем джипе? - Почему же? Выехать можешь. Запросто. Я обрадовалась и бросила торжествующий взгляд на мать Евдокию. Но дядя Леша продолжал: - Выехать-то ты можешь, а вот до дома навряд ли доедешь: при первой же возможности машина наглухо встанет. Чинить надо и мотор, и тормоза. - И надолго этот ремонт затянется? - А это уж как Бог даст и как игуменья благословит. Да тебе чего горевать? Через два дня Преображение, Спас Яблочный: отпразднуешь с нами, а там я починю твой джип, и поедешь обратно. Отличная у твоей бабушки машина! Я ее хорошо знаю, так что за неделю всяко управлюсь. Да ты что скисла-то? Будет скучно, приходи на пруд, научу тебя рыбу ловить. - Вы что, ловите рыбу в Европейском море?! - Да нет, зачем? У нас свой пруд есть, монастырский. Прямо за лесной иконой дорогу видала? Вот иди по ней и придешь к пруду. Учти только, что купаться в нем нельзя - мы из него воду берем. Пока, не скучай! Вот так и получилось, что я должна была задержаться в обители на неделю, а за неделю много чего произошло...

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»