«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 63%

    Я не угомонилась и сунулась к самой матери Евдокии.
    - Мать Евдокия! Вот если бы прекрасный принц па белом мобиле...
    - На мобиле? Не пойдет. Вот если бы на белом туристическом автобусе!
    - Зачем вам с прекрасным принцем туристический автобус, мать Евдокия?
    - Нам скоро придется двигать отсюда, вот мы бы все в таком автобусе и поместились, принца заставили бы вести автобус по очереди с дядей Лешей. У такого автобуса внизу большое багажное отделение - сколько бы груза мы могли захватить! Говорил же; дядя Леша, что надо покупать автобус, чтобы можно было в него в случае чего усадить всех сестер. Не успели...
    - Какая вы неромантичная, мать Евдокия!
    - Не дал Бог, не дал Бог...
    Самый неожиданный ответ дала мне сестра Леонида. Это была высокая статная послушница с округлым русским лицом, большими серыми глазами и потрясающей красоты низким голосом. В лице ее не читалось абсолютно никакого следа мирских страстей, но я полагала, что при такой красоте уж что-нибудь да должно было ее коснуться! Я подстерегла ее, когда она прогуливалась по саду после спевки. - Сестра Леонида, можно вам задать один вопрос? - Задавайте. Только учтите, что на богословском курсе я не лучшая ученица. Я знала, что в монастыре сестры не только молятся и работают, но и учатся клиросному пению, истории Церкви и богословию. - Уверена, что на певческом курсе вы были первой! - Может, и так... - Но у меня вопрос другого рода. - Пожалуйста. - Вот скажите, сестра Леонида, если бы в один прекрасный день в монастырь приехал умный и красивый принц на белом коне и стал вас звать с собой... - На белом коне?.. Кассандра, а хотите увидеть белого копя? - Белого коня? Я видела белого коня на иконе в храме. Вы этого коня имеете в виду? - Да нет же - настоящего, живого коня. Собирайте падалицу! - Что собирать? - Падалицу - яблоки, которые упали с дерева, подпорченные. Лебедь их страшно любит. - Так конь или лебедь? - Коня зовут Лебедем. Я сняла с головы платок, и мы набрали в него упавших яблок. Потом сестра Леонида повела меня в глубину парка. В одном месте нам надо было перейти через болотце, и я прыгала по кочкам за сестрой Леонидой, которая знала безопасные места. За болотом был почти непроходимый кустарник, через который мы шли по узкой; звериной тропе: - Это кабанья тропа, - сказала сестра Леонида, и я поежилась. Наконец мы прошли кустарник насквозь и вышли на большую поляну. На ней пасся красивый белый копь. Увидев нас, он заржал и пошел к нам, раздвигая высокую траву тонкими белыми ногами. Чем-то он напоминал моего Индрика. - Какой красавец! - Правда? Поэтому мы и назвали его Лебедем. - Откуда он у вас? - Когда-то неподалеку от монастыря был большой луг, и на нем паслись лошади, а среди них Лебедь. Мы с сестрами приносили им хлебе солью, а Лебедь был у пас любимцем - мы уже тогда его так прозвали. После потопа многие животные оказались на нашем острове, в том числе домашние. Мы так обрадовались, когда увидели Лебедя! А это место мы зовем Лебединой поляной. Мы высыпали яблоки в траву. Лебедь подошел, стал подбирать их и так вкусно хрупать, что мы тоже взяли по яблочку и уселись належавший на краю поляны ствол березы. - Сестра Леонида, а я знаю песню про последних лошадей. Я, правда, пою не так, как поют у вас в обители, но бабушка говорит, что слух у меня есть. Хотите послушать? - Хочу. Я спела "Вдоль заката проходили лошади", не забыв объявить, что песня посвящается Елизавете Саккос. Сестра Леонида задумчиво слушала, сложив руки на коленях. Лебедь перестал хрупать яблоки и тоже слушал, как будто понимал, что песня о нем и его собратьях. - Вот и лошади ушли в горы, как Христос повелел. А наш Лебедь уйдет ли с нами? Ведь мы далеко пойдем... - Вы что, в самом деле намерены покинуть этот остров? - Да. Над нами уже кружат вертолеты Экологической службы, а мать Евдокия откуда-то узнала, что экологисты не столько выслеживают опасных животных, сколько охотятся на асов. А ведь мы асы... Словом, пришла пора нам с острова уходить. - Как же вы отсюда будете выбираться? - Не знаю. Это матушка будет решать. - А у вас что же, нет права голоса? - Когда спросят - появится. - Нет в вашей обители никакой демократии! - Что правда - то правда, чего нет - того нет. Хотите я вам спою светилен, который мы будем петь на Успение Богородицы? - Хочу, конечно. Она спела что-то красивое и печальное, хотя и не очень понятное. И снова Лебедь перестал есть яблоки и вместе со мной слушал пение сестры Леониды. - А теперь переведите мне текст, я не очень поняла слова. - Эта песня - завещание Божией Матери. Она просит похоронить ее в селе Гефсимания, где всегда собирались апостолы, и просит Сына принять се душу. - Спойте еще разочек, пожалуйста! Я хочу запомнить слова - это так красиво. - Еще запомните. Мы много раз будем петь этот светилен на службах, потерпите до Успения. А сейчас нам пора идти, скоро обед. Я вам по дороге другую песенку спою, тоже про коня. Мы попрощались с Лебедем и пошли обратно через парк, а по дороге сестра Леонида во весь голос пела мне русскую народную песню про мороз и белогривого коня. Ох и голосище у нее был! А разговор про прекрасного принца у нас так и не состоялся... Ну я и бросила свои провокации. Время шло, а конца моему вынужденному паломничеству все не было. Я начала волноваться. Как-то я заглянула в гараж, где работал дядя Лета. Там стояли мой джип, мобишка матери Евдокии, маленький трактор и какой-то крытый ящик на колесах, по-видимому, прицеп к этому трактору. Вдоль стен тянулись грубо сколоченные столы, а на них в жутком беспорядке громоздились инструменты и стояли небольшие допотопные станки. Вся дальняя стена была завешена сетями, от которых несло рыбой. Мой джип стоял посреди гаража, под ним была яма, а в яме сидел перемазанный дядя Леша и усердно ковырялся в брюхе моей бедной машины. - Когда же ты закончишь ремонт, дядя Леша? Мне домой пора. - Ты что, не знаешь, как теперь обстоит дело с автодеталями? Могу рассказать. - Да я знаю, дядя Леша... - А знаешь, так терпи. Терпение, смирение, любовь - вот главные монашеские добродетели. - Так я же не монахиня! - Ты проповедь отца Александра на Преображение слышала? - Слышала. - Он напомнил предсказание святых, что в последние времена монахи будут жить как мирские. Отсюда следует, что теперь мирские, чтобы не подводить монахов, должны стараться жить как монахи. Так что подвизайся во славу Господню и жди, когда я тебе скажу, что машина готова. Все! Гуляй, Кассандра. И я гуляла. То есть не очень-то много я гуляла - больше делом занималась. Я скоро поняла, что надо помогать монахиням: рабочих рук у них катастрофически не хватало. Молитвенницы они были просто неимоверные, молились почти беспрерывно, но и трудились тоже каждая за пятерых: выжить в островных условиях монастыря было непросто. Больше всех меня поражала мать Евдокия: она вела занятия с сестрами, руководила пением на клиросе, она же была в монастыре экономкой и занималась продуктами, а когда приезжали паломники, занималась ими вместе с сестрой Дарьей. Как-то я спросила ее, откуда у нес столько энергии и физических сил, как это она все успевает? В чем тут секрет? - Секретов у меня три, - ответила она. - Первый - любое дело начинать с благословения. Второй - делать все с молитвой. А третий - всегда делать немножко больше, чем можешь, тогда в следующий раз еще больше сможется. Подошло время уборки овощей и фруктов. Почти все надо было по благословениию матушки сушить впрок. Как я поняла, делалось это в расчете на предстоящую дорогу. Вместе с сестрами я резала фрукты и овощи на длинном столе, поставленном прямо в саду. Потом их относили на кухню, где мать Алония с помощницами сушила их в духовке, или специальной сушилке, устроенной дядей Лешей на берегу пруда. От резки лука и картофеля руки у меня потрескались и почернели. Они еще и болели, особенно к вечеру. Иногда так ломило пальцы и запястья, что я не могла уснуть. Я растирала руки, согревала их под подушкой, но это мало помогало. В таком же состоянии были руки у всех сестер, только они не догадывались пожаловаться. Я же в конце концов не выдержала и обратилась к сестре Леониде, которая разбиралась в травах и при случае лечила ими сестер. Она приготовила мне мазь по рецепту пиренейской матери Ольги: сваренные вместе оливковое масло, воск и смола кедра, того самого, что рос возле иконописной мастерской. Я стала эту мазь втирать в кисти рук, и очень скоро мне полегчало. За мной эту мазь стали употреблять и монахини. Сестра Леонида цвела: ей так редко удавалось полечить кого-нибудь своими снадобьями в этой нехворающей и неунывающей обители! Заготовка овощей задержала ремонт джипа, потому что дядя Леша не мог отойти от сушилки. Правда следил он за ней стоя на берегу со спиннингом в руках и вытаскивая рыбок одну за другой. Поймав и выпотрошив карпа или окуня, он его тут же круто солил и пристраивал сушиться рядом с овощами, поэтому овощи из его сушилки изрядно отдавали рыбой. - Не беда, - заявил наш дядя-оптимист, - надо пометить мешки и употреблять эти овощи между постами, когда в церковном календаре стоит разрешение на рыбу. Принеся к нему очередной противень с нарезанными овощами, я изныла: - Дядя Леша! Ну когда же ты меня домой отпустишь? - Ты уши моешь, Кассандра? - Ну, мою. - И моющий уши да слышит! Я тебе уже пять с половиной раз говорил: после Успения поедешь. Накануне Успения я опять помогала сестрам украшать церковь к празднику. Мне снова удалось придумать нечто необычное, удивить и порадовать сестер и матушку Руфину. Я выпросила у Дяди Леши кусок сети для ловли рыбы, а у матери Иоанны баночку серебряной краски. Я выкрасила сеть серебром, а потом нашила на ее узелки белые, голубые и синие цветы. Этим серебряно-цветочным ковром я накрыла низенький столик, на котором лежала "плащаница" - изображение скончавшейся Божией Матери. Такие же цветы я использовала для иконы Успения, на которой, кроме уснувшей Богородицы, был изображен Иисус Христос со спеленутым младенцем в руках - душой Божией Матери, как мне объяснили сестры. Мне помогали две девушки-паломницы: на праздник в обитель опять съехалось много гостей. В этот раз я отстояла всю всенощную, потому что мне очень нравилась песня Божией Матери, которую мне спела на Лебединой поляне сестра Леонида, - по церковному "светилен". Как только сестры начинали его петь, внутри у меня поднимался настоящий плач. Я с трудом сдерживала слезы, не выпуская их наружу - в церкви было полно народа, и я стеснялась плакать. А некоторые плакали, причем не только паломники, но и сестры... На другой день рано утром дядя Леша поехал встречать запоздалых паломников и видел, как неподалеку пролетел красный вертолет экологистов. Он сказал об этом матушке. После праздничной литургии была опять трапеза в саду, потом паломники, дождавшись отлива, стали разъезжаться, а сестры отправились отдыхать: по праздникам в обители прекращалась всякая работа, кроме самой необходимой - на кухне, например. Я помогла сестрам вымыть посуду после трапезы и решила пойти в парк погулять. Набрала в саду подпорченных опавших яблок и отправилась кормить Лебедя.
    Когда я была уже недалеко от болотца, я увидела довольно далеко впереди на тропе сестру Леониду; видно, она меня опередила и уже возвращалась с Лебединой поляны. Она шла степенно и величаво, она всегда так двигалась, и вдруг раскинула руки и стала кружиться в вальсе, а с берез на нее сыпались желтые листья. Это было очень красиво - монахиня, плывущая в вальсе среди кружащихся листьев. "Как раз картинка для моего сюжета, - подумала я с усмешкой. - Ах, сестра Леонида, сестра Леонида, не забыла ты, значит, прелестей мирской жизни!". Вдруг сестра Леонида упала и осталась неподвижно лежать на тропе. Споткнулась? Уже потом я вспомнила, что перед тем, как она начала кружиться, в лесу прозвучал какой-то негромкий хлопок, но в тот момент я не придала этому значения. Я подбежала к ней и увидела, что по ее белоснежному апостольнику расползается красное пятно. Я упала на колени и наклонилась к ней.
    - Сестра Леонида, что с вами? Она глядела в небо широко раскрытыми остановившимися глазами.
    - Сестра Леонида, миленькая! Ну сестра Леонида же!
    Она медленно повела глазами и остановила их на мне.
    - Кассандра... Скажите матушке... что меня... убили...
    - Кто? Кто убил?
    - Китайцы... Боже мой, прими дух мой!
    Голова се откинулась набок, глаза прикрылись и стали стеклянными.
    Я в ужасе огляделась. Вокруг никого не было, только желтые листья, сорванные выстрелом, все еще продолжали падать на тропу. Как мне унести ее отсюда? Она такая крупная, мне даже не поднять ее... Я решила бежать в обитель и звать на помощь. Но сейчас я поднимусь с колен, пойду по тропе и меня тоже убьют!
    Я на коленях отползла за ствол ближайшего дерева, встала и осторожно выглянула из-за него. Никого. Так, перебегая от дерева к дереву, прячась за ними и поминутно оглядываясь, я побежала вдоль тропы к обители.
    Задыхаясь, я влетела к матушке Руфине без стука. Матушка спала сидя в кресле.
    - Матушка! Там в лесу лежит сестра Леонида... Ее убили, матушка!
    Сестры на носилках принесли сестру Леониду из леса и положили в малой церкви. Над нею постоянно читали Псалтырь - стихи древнего царя Давида, как мне объяснили - и постоянно кто-нибудь из сестер сидел рядом и плакал.
    Дядя Леша сколачивал в своей мастерской гроб, стук его молотка разносился по всей обители, и слышать его было невыносимо. Потом он копал могилу возле большой церкви. Я подошла к нему и стала смотреть.
    - Дядя Леша! Как ты думаешь, почему, умирая, сестра Леонида говорила о каких-то китайцах?
    - Не знаю! Знаю только, что это антихристовы слуги. А еще я знаю, что пора нам отсюда уносить ноги, пока всех не перестреляли. И ты можешь сделать это первая - твоя машина готова.
    - Правда? Это очень хорошо, но я хочу остаться на похороны...
    - Это еще зачем? - закричал дядя Леша, выпрямляясь и яме - она была ему уже выше пояса. - Катись отсюда к своей бабушке, пока не поздно! Ты что, не понимаешь, что происходит? Конец нашему острову, так... - и он добавил что-то по-русски, но совершенно непонятное. По его злющему, выпачканному серой землей лицу прокатились одна за другой и спрятались в бороде две мелкие слезинки. Я молча повернулась и ушла.
    Я пошла к матушке, сказала, что мой джип готов, но я хотела бы остаться на похороны.
    - Конечно, Санечка, оставайтесь с нами. Вы ведь успели подружиться с сестрой Леонидой... Лебедя вы вместе ходили кормить яблоками, песенки она вам пела... - и она заплакала.
    Ох, эта матушка игуменья: ни за кем не следит, а все видит. Наверно, так и должно быть в обители.
    Встретив меня вечером возле церкви, дядя Леша спросил:
    - Ну? Когда едешь?
    - После похорон. Матушка игуменья благословила задержаться.
    - Ну вы даете с матушкой! - он покрутил головой и сердито отошел.
    Хоронить сестру Леониду несли под успенский светилен "В Гефсиманийстей веси погребите тело мое..." Потом была служба прямо возле могилы. Я стояла позади всех сестер, чтобы никому не мешать, они все плакали молча, а я тряслась, всхлипывала, сморкалась и вообще... Сестры пели вместе с отцом Александром, который служил для сестры Леониды последнюю службу. Когда все умолкли и стали подходить к гробу прощаться, наступила такая тишина, что стало слышно, как в саду падают яблоки. Потом гроб опустили в яму, и все подходили и бросали по три горсти земли. Я тоже подошла и бросила. Мелкие камешки стукались о доски светлого гроба и с шорохом осыпались на дно могилы. Потом сестру Леониду зарыли, дядя Леша вкопал крест из желтых брусьев, и сестры засыпали могильный холмик цветами.
    - Ну вот и все, - сказала матушка Руфина. - Больше никому из нас не лежать в земле родной обители. Теперь мы будем собираться в дорогу.
    Потом были поминки: все сидели за столом и поминали сестру Леониду блинами. Каждая сестра получила по одному блину, а были они величиной с блюдечко.
    - Матушка даже на масленицу уже давно не благословляет печь блины, а вот для сестры Леониды расщедрилась, - шепнула мне сидевшая рядом мать Алония.
    - Почему нельзя печь блины в другое время?
    - Потому что тесто из них готовится из макарон, а макароны нужны на просфоры.
    - Я могу привезти побольше макарон, чтобы и на блины хватало.
    - Куда ты их привезешь? Мы уходим...
    - Куда же вы уходите?
    - Не знаю. Боюсь, что этого пока никто не знает. Нас Богородица и так долго здесь сохраняла, другие монастыри уже давно разогнали...
    После поминок я подошла к матери Евдокии.
    - Мать Евдокия, можно с вами поговорить?
    - Говорите...
    - Вот вы собираетесь покидать обитель, как я поняла. Как же вы будете уходить? Ведь не пешком же по воде?
    - Мы перевезем по очереди всех сестер к указателю на Жизор, а уже оттуда все пойдут пешком, в мобиле с прицепом поедут старушки и иконы.
    - Мой джип уже отремонтирован: я могла бы помочь вам в переезде по воде. Я вообще могла бы какую-то часть пути ехать с вами, пока нам по дороге. Мы могли бы перевозить сестер группами от одной стоянки до другой, в салоне джипа можно человек шесть усадить, если расстелить матрацы. Мне кажется, будет правильно сразу всем оказаться как можно дальше от монастырского острова.
    - В этом есть резон. Но я боюсь, что мы здорово вас задержим. Мы не соберемся скорее чем за три дня, а здесь оставаться небезопасно.
    - Для меня менее безопасно, чем для вас, - я ведь не считаюсь асом.
    - За помощь монахиням, да и просто за посещение монастыря вас тоже по головке не погладят.
    - Бабушка столько лет это делает и не боится, а я еще только начинаю...
    - Начинаете - значит собираетесь продолжать?
    - Конечно! Раньше у меня была только бабушка, а теперь вот вы все появились... Вы мне совсем не чужие, мать Евдокия! Я это поняла после смерти сестры Леониды...
    - Ах вот как... Ну, в таком случае придется поговорить с матушкой.
    Матушка меня благословила дождаться конца сборов и уходить из обители вместе со всеми.
    На другой день с утра, после литургии, я вместе с сестрами выносила иконы из обеих церквей - большой и малой. Небольшую часть икон матушка отобрала, чтобы взять с собой, а остальные монахини заворачивали в чистые полотенца, потом сверху оборачивали пластиком и упаковывали в приготовленные дядей Лешей деревянные ящики. Увидев меня за этим занятием, дядя Леша спросил:
    - Ты все еще здесь?
    - Угу.
    - У сестер под ногами болтаешься?
    - Угу.
    - Зачем?
    - Матушка благословила.
    - А когда домой отправишься?
    - А вот как соберемся, тогда вместе со всеми и отправлюсь. Буду сестер на своем джипе перевозить,
    - Вот ты, значит, как...
    - Вот так!
    Я рассказала ему наш с матерью Евдокией план, сказала и про благословение матушки. Дядя Леша задумался, а потом снизошел:
    - А это вы неплохо решили. Только зря вы со мной не посоветовались, я бы придумал, как твой джип поумнее использовать.
    Скромен был наш дядя Леша. Монашеское влияние сразу видно! Я ему так и сказала.
    - Ступай к Ларе, - сказал он в ответ, - она просила тебя зайти помочь ей, чего-то она там шьет для сестер и дорогу. А для твоего джипа я еще успею скамейки сколотить, тогда можно будет и десять - двенадцать монашек усадить.
    В мастерской Лары на большом столе лежал ворох плотной черной материи, а вокруг сидели молоденькие послушницы и шили.
    - Вы умеете шить, Саня? Вы, кажется, иголкой нашивали цветы на сетку, которую вам дал мой Леша, когда вы храм к Успению украшали.
    - Да. Бабушка меня научила немного шить.
    - Вот и хорошо! А то мы тут зашиваемся.
    - Как это - зашиваетесь?
    - Не успеваем с работой. Поможете нам?
    - Конечно!
    Мне вручили два квадратных куска материи, большую иголку с толстой ниткой и показали, как надо сшивать вместе эти куски. Работка оказалась не такой простой, как выглядела со стороны: игла была толстенная, а ткань грубая и плотная.
    - А что это такое мы шьем? - спросила я, когда уже наловчилась через раз протыкать иглой материю, а не собственные пальцы.
    - Это будут дорожные сумки для сестер, - сказала маленькая Васса.
    - Такие маленькие! Что же вы в них понесете?
    - А это - монашеская тайна, - строго ответила мне полненькая сестра Евлалия. Это была очень серьезная девочка лет семнадцати, постоянно что-нибудь читавшая, даже на ходу. Она и сейчас сидела за столом и шила, а на столе перед нею лежала раскрытая книга. По-моему, она немножко важничала. Вообще, я заметила, что чем старше монахиня по возрасту и по чину, тем проще она в обращении и тем веселее смотрит на мир. Конечно, молоденькие послушницы иногда срывались, забывали про свою степенность и носились, как жеребята. У них даже мячик был, и они иногда перебрасывались им прямо на газоне перед обителью, и я не раз видела, как матушка Руфина поглядывала на них в свое окно, но ни разу не слышала, чтобы она их за это ругала... Что же с ними со всеми будет?
    На другой день дядя Леша выкатил из гаража прицеп, и сестры стали загружать его, а я помогала. К передней стенке уложили какое-то церковное имущество и макароны в коробках - теперь это все нескоро понадобится. Туда же положили несколько ящиков с книгами, что меня очень удивило, но мне объяснили, что это богослужебные книги. Потом пошли метки и коробки с продуктами, кухонная утварь. Когда прицеп был на две трети заполнен, стали укладывать спальные мешки и одеяла, сверху положили две свернутые брезентовые палатки. Дядя Леша принес ящик с инструментами, топоры и пилы. Похоже, он уже подумывал о строительстве новой обители. Матушка, наблюдавшая за сборами, ничего ему не сказала даже тогда, когда он принес сети и удочки и запихал их под палатки, пояснив, что они-то могут понадобиться в первую очередь. Она и резиновую лодку позволила ему уложить, но когда он совсем осмелел и подвез на маленькой тележке несколько станков, она велела ему везти их назад в гараж. На этом недоразумения не кончились. Появилась мать Наталия, покачиваясь под тяжестью огромной стопки книг
    - Матушки! Я обнаружила, что девчонки, как всегда, самое важное забыли. Благословите уложить!
    - Ну, давайте посмотрим, мать Наталья. Так, двухтомник Пушкина... Лесков... Достоевский... Учебник русского языка... Словарь. Все ясно. Сестра Васса, помоги, пожалуйста, матери Наталье упаковать эти книги в какую-нибудь коробку. Да хорошенько упакуй, в пластик не забудь завернуть! Нет, подожди. Дай-ка мне сюда русский учебник и словарь.
    - Спаси Господи, матушка, - обрадовано сказала мать Наталья. - А что с русским языком и словарем? Почему вы их отобрали?
    - Да потому, что их-то мы и возьмем с собой. А остальные книги, дорогая моя мать Наталья, сестра Васса хорошенечко упакует, снесет в подвал и там схоронит до лучших дней рядом с иконами.
    Круглое лицо матери Натальи огорченно вытянулось. Потом она вдруг просияла:
    - Матушка! Так может, мы и все остальные книги из библиотеки упакуем, перенесем в подвал и спрячем?
    - Мать Наталья! Опомнись!
    - Молчу, матушка... Понимаю... Времени не осталось...
    Старая монахиня развернулась и понесла книги обратно к дому. За ней пошла сестра Васса - упаковывать Пушкина. Нет, разумом монахинь не понять!
    Пришла мать Анна и принесла маленький ящик с кистями и красками и большой - с досками для икон. Доски велено было оставить.
    - А скрипка где, мать Анна?
    - Матушка! Неужели вы благословляете скрипку взять?
    - Благословляю. Будете нам на привалах играть.
    Обрадованная мать Анна побежала к дому с кедром.
    Мать Лаврентия прикатила из сада тележку, на котором стоял улей - тот самый, конечно. Она что-то долго и убеждающе шептала матушке Руфине на ухо, но игуменья только грустно качала головой. И пасечница, поникнув, повезла улей обратно...
    Появилась мать Лариса с лопатами и мотыгами наперевес. Матушка взяла у нее одну лопату и положила в прицеп, а остальное велела нести обратно в сарай. Через четверть часа мать Лариса принесла ведро, лейку и ящик семян и снова была ласково, но решительно отправлена матушкой со всем этим добром обратно.
    - Мать Лариса, оставь это всё в сарае - нет у нас места для твоих семян, понимаешь?
    - Понимаю, матушка. А сапоги мои резиновые, огородные, можно взять? Ведь будет у нас огород на новом-то месте...
    - Какая ж ты многозаботливая, мать Лариса! Ну хорошо, возьми свои сапоги, сунем их куда-нибудь в уголок.
    Мать Лариса ушла и вскоре вернулась, прижимая к груди вымытые до блеска голубые резиновые сапоги: оба сапога были с верхом набиты пакетиками с семенами...
    Но вышла из терпения кроткая игуменья только тогда, когда к ней подошла сестра Дарья с корзиной, в которой сидел большой облезлый рыжий кот.
    - Поставь корзину, сестра Дарья, выпусти Рыжика и иди звонить в колокол - собирай сестер!
    Зазвенел колокол, и сестры стали со всех сторон сходиться к церкви. Когда собрались все, матушка встала наверху лестницы и сказала:
    - Сестры и матери! Вижу я, не все вы поняли, что происходите нашей обителью. Мы не переселяемся - мы уходим скитаться. Поймите это, дорогие мои, и примите со смирением...
    Она говорила долго, но речь ее сводилась к тому, что все имущество монастыря, кроме святынь и того, без чего они не могут обойтись в самое первое время, должно быть оставлено на месте, просто брошено. Матушка напомнила, что их обитель гонима уже более ста лет, еще с Первой мировой войны, когда монахиням пришлось все оставить и бежать от наступавших на Россию германцев. "Жаль, что уже некому поведать, как обитель спасалась от большевиков, но когда у нас будут остановки в дороге, я попрошу мать Параскеву вспомнить и рассказать, как и почему наш монастырь бежал из Сербии во Францию после Второй мировой войны. И повсюду за нами оставались дорогие могилы - останутся и теперь. О них плачьте, а не о монастырском имуществе и котах!" - сказала матушка Руфина. Я не предполагала, что она может говорить так сурово. Сестры заплакали и разошлись.
    Вечером, после ужина и короткой службы, матушка приказала всем молодым сестрам разойтись по кельям и поспать перед дорогой, а сама со старыми монахинями пошла в церковь молиться.
    Мне спать не хотелось. На закате я сидела с ногами на парапете и глядела на темнеющую воду, где едва видна была красная крыша бабушкиного домика. Я думала о предстоящей дороге и о том, как я соскучилась по бабушке. Скоро, уже совсем скоро я увижу ее!
    Подошел и сел рядом дядя Леша.
    - Слушай сюда, Кассандра. Разговор есть. Трудный разговор, прямо не знаю, как и начать.
    - Начинай с главного, дядя Леша.
    - Так и сделаю. Надо бы тебе после отхода монастыря на пару дней остаться здесь, в обители...
    - Что-о-о?
    - Вот то.
    - Одной остаться?
    - Одной. Понимаешь, у нас с Ларой давно был разработан план на случай ухода сестер из обители. План такой: если придется покидать остров, то я увожу сестер как можно дальше от обители, а Лара остается здесь и прикрывает наш отход. Мы ведь знали, что уходить будем только тогда, когда наш остров обнаружат, а обнаружат его сверху, с вертолетов. Брать сразу монастырь не станут. 3наешь, как они это делали с другими монастырями? Сначала они посылали в монастырь разведчиков. Думаю, что паша сестра Леонида как раз на них и налетела. Потом появлялись репортеры с камерами и снимали для новостей "абсолютно достоверные документальные кадры", чтобы показать, какие монахи тунеядцы, извращенцы и изверги. На все это им нужно время. Они уже давно следят за нами, но сквозь туман им мало что видно, и сел и он и увидят сверху огни в окнах и услышат колокольный звон, они будут думать, что монастырь функционирует. Мы с Ларой решили, что я должен вывозить монахинь, а она - остаться в монастыре, зажигать свет по вечерам, а днем как можно чаще звонить в колокол. Но тут, понимаешь, какое дело вышло...
    - Я знаю. Лара ждет ребенка.
    - Положим, не одна Лара, а мы с Ларой, Она хочет остаться, как и было задумано по плану, а я этого допустить не могу, сама понимаешь... Надо бы самому остаться, потому как очень важно дать монахиням возможность подальше отойти от острова и укрыться в горах. Матушка думает добраться до общины матери Ольги в Пиренеях и там на время укрыться. Мать Анна водит джип, она могла бы вести машину вместо меня, но... Ты сама видишь, что такое монахини - голубицы! Я потому и поселился и этой голубятне, что за ними присмотр нужен. Даже тут, на острове, им без меня не обойтись, они все гвозди не тем концом в стену заколачивают, а уж в миру... Они ж как малые дети! В общем, как ни повернись - все боком. Понимаешь меня? - Понимаю. Выходит, оставаться надо мне. На сколько дней? - Видишь ли, какая проблема... За один раз джип и мобиль могут перевезти только часть сестер. Значит, ехать придется так: мы с матерью Евдокией сажаем в джип и в мобиль столько монахинь, сколько поместится, и везем их вперед до какого-нибудь укромного места. 'Гам их прячем и возвращаемся за новой партией. Я думаю, недели за две мы таким образом эвакуируем всю обитель в Пиренеи, к матери Ольге, а потом я на твоем джипе за один день обернусь с обратной дорогой. Две педели тебе придется тут одной оставаться. Выдержишь? - Выдержу, наверно... Все равно ведь другого выхода нет - надо выдержать. А матушка знает, что я останусь вас прикрывать? - Нет, конечно! Разве она тебя оставит? Она ж тебя за малого ребенка держит. - Гм... А как же без благословения-то, дядя Леша? Ай-яй-яй! - Я сам тебя благословлю. А вернусь - подарю тебе лучшую мою удочку. - А спиннинг подаришь? - Сиди тут, сейчас принесу! Я его, правда, уже в прицеп уложил... - Да не надо, дядя Леша, я пошутила. Я все равно опять запутаю и порву леску. Тебе он нужнее - будешь сестрам рыбку ловить. Когда вы хотите выезжать? - В три часа ночи, как только начнется отлив. Сначала, пока вода будет еще высоко стоять, я на тракторе отвезу прицеп, а уж потом сяду за руль джипа и начну вывозить монахинь. Не знаю, удастся ли еще с тобой поговорить перед выездом. Значит, ты поняла - жди меня примерно через две недели. Тогда я вернусь на джипе и с мобилем на прицепе. Отдам тебе джип, проведу тебя через подводную дорогу, провожу немного, а потом на мобиле вернусь к монахиням. Как тебе такой план? Согласна? - А куда же я денусь? Так значит, я одна должна буду тут "функционировать" за целый монастырь? Ничего себе! Ладно, зажигать свечи и звонить в колокол я сумею, лишь бы молиться не пришлось. Ну что ж, благослови меня, дядя Леша! - Бог благословит! Повеселевший дядя ушел, а я так и осталась сидеть на парапете. Ну и дела! Ну и приключение! В полночь зазвонил колокол. Из дома вышли монахини с зажженными свечами в руках и длинной вереницей потянулись к храму. Они пели про Жениха, который грядет "в полунощи" и одних застанет бдящими, а других - неунывающими. Я решила, что и мне не следует унывать и тоже пошла в церковь. Служба была грустная и тянулась без конца. Много пели, но еще больше читали. Так прошло несколько долгих ночных часов, а потом вдоль стасидий прошла мать Евдокия и тронула за плечо одну задругой несколько старых монахинь. Они стали выходить на середину храма и кланяться в землю сначала в сторону алтаря, потом матушке, снова ставшей на свое игуменское место, а потом всем сестрам и матерям. Все кланялись им в ответ поясным поклоном и я тоже. Я-то знала, что скорее всего больше никогда их не увижу. Потом они одна за другой подходили к матушке, и та вручала каждой небольшую икону; так, с иконами в руках, тихо плача, старушки монахини побрели из храма... Скитаться пошли... Ко мне подошла Лара. - Вы не раздумали оставаться в обители? - шепотом спросила она. - Я поеду с последней машиной - у вас еще есть время изменить свое решение. Тогда я останусь в обители, я ведь давно к этому готовилась. Я только помотала головой. Примерно через час в церкви появился дядя Леша. Он подошел к игуменье, склонился к ней, что-то тихо сказал и тотчас же вышел вон. Матушка Руфина снова тихо обошла церковь, и вот уже другие монахини, на этот раз пожилые, вышли из стасидий на середину храма и стали класть земные прощальные поклоны. С ними уходили мать Лариса, мать Алония, мать Анна... Не будет мне теперь больше ни сладкой грязноватой морковочки с грядки, ни соленого огурчика из банки, и никто не поиграет мне на скрипке... И куда же они уходят, такие смешные, святые и беспомощные! Служба продолжалась, а монахини все уходили и уходили небольшими группами. Ушли с клироса певчие, ушла сестра Дарья и самая младшая из послушниц - сестра Васса. Потом из алтаря вышел отец Александр, а матушка сошла со своего игуменского места. Они поклонились друг другу и мне с матерью Евдокией - кроме нас, в храме уже никого не оставалось. Мы поклонились в ответ. Матушка и отец Александр вышли, а мать Евдокия начала обходить храм и гасить свечи. - Давайте мне ключ, мать Евдокия, я потушу свечи и запру храм, - сказала я, подходя к ней, - а вы идите к машине. Вы ведь едете па мобишке? - Спаси Господи, - ответила она, подавая мне ключ. - Да, я везу матушку и отца Александра со святынями из алтаря. Пойду их усаживать. Мне очень хотелось проститься с нею по-настоящему, но я не знала, как это сделать, чтобы не вызывать подозрения. Я просто взяла ключ и стала не спеша тушить свечи. Подошел дядя Леша. - Ты готова? -Да. - Ну, оставайся с Богом, - он протянул мне руку, и пришлось мне пожать ее. - Ты сейчас особенно не высовывайся: сестры будут думать, что ты села в мобиль к матушке, а матушка - что ты едешь в джипе. Потом я начну перевозить их группами от одного укромного места до другого, так что вся обитель вместе соберется только у матери Ольги. Ну там уж придется мне каяться игуменье! А в дороге никто твоей пропажи и не заметит, не до тебя будет. - Понятно... - Не скучай тут одна. В гараже я оставил удочки, так что можешь рыбку ловить. Жить тебе лучше в нашей квартире, она теплая, да и Лара там кой-чего тебе приготовила. Так помни - через две недели я за тобой приеду. Держись, Санька! - он хлопнул меня по плечу и пошел к дверям. Я потушила последние свечи и тихонько вышла из храма. Я встала под стеной в тени высокого самшитового куста, чтобы меня не видно было со стороны машин стоявших у ворот. Через несколько минут обе машины выехали за ворога, и я осталась в обители одна. Страха не было - только грусть. Но где-то в уголке сознания мышонком затаилась мысль о том, что в парке могут быть чужие - подстерегли же они сестру Леониду. Разноцветные окна-витражи церкви сейчас были темны, но в доме-башне все окна теплились мягким светом; похоже, что в каждой келье была оставлена зажженная свеча перед киотом. Ночь уже подходила к концу, небо начало светлеть на востоке. Я зевнула, потянулась и отправилась спать в домик для паломников.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»