Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

не прочитано
Прочитано: 0%

Книга публикуется с личного разрешения автора и официального разрешения издательства "Лепта".
При любом не коммерческом использовании этой книги ссылка на сайты http://www.lepta-kniga.ru  и  http://karizha.ru обязательны. Для коммерческого использования обратитесь к издателю по приведенной выше ссылке.

Купить эту книгу Вы можете в интернет магазине "Остров книг". Ссылка: http://www.ostrovknig.ru

 


   
 Юлия Вознесенская

СЫН ВОЖДЯ ИЛИ ДЕНЬ СВОБОДЫ


    Господи, благослови!
    Сын Вождя проснулся и, даже не открывая глаз, почувствовал, что сегодня его день. Ломило и крутило суставы, слегка познабливало, шею свело, и все это были верные признаки. Стараясь не вздохнуть глубоко, не зевнуть, не совершить заметного движения даже веками, чтобы глазок напротив кровати не засек его пробуждения, он чуть-чуть приоткрыл глаза и нашарил зрачками окно. А за окном была еще темень, к стеклу липли и тяжело сползали вниз большие хлопья снега, сквозь приоткрытую форточку доносились посвисты порывистого ветра. И он услышал, как издалека, с самого дна его усталого старого сердца, прозвучал тихий голос:
    "Белый камень у меня, у меня! Говорите про меня, про меня!".
    Да, это был, несомненно, день его свободы. Такая удача выпадала Сыну Вождя не каждый год, и он едва сдержал улыбку: рано, ох, рано еще было радоваться! Теперь главное - держаться спокойно и ничем себя не выдать. Под одеялом он осторожно протянул руки к коленям и начал их разминать и массировать. Спасибо доброй старушке, научившей его делать этот массаж, без него он едва ли сумел бы сегодня подняться с постели. Как же ее звали? Мария... А как дальше? Кажется, Мария Карловна. Вот она сидит на скамеечке возле его ног. Он видит сверху собранные в пучок редкие белые волосы, сквозь которые чуть-чуть просвечивает хорошо промытая розовая кожа.
    - Ну что? Стало легче? - спрашивает она, поднимая к нему милое озабоченное лицо. - Да, значительно легче. Спасибо вам большое, Мария...
    Да нет, никакая не Карловна, вот еще! Какое-то совсем простое русское отчество. При чем тут Карловна? Скорее Мария Федоровна или Мария Петровна... Ну ничего, если день окажется удачным, он потом обязательно вспомнит ее отчество. Кровь заструилась быстрее, колени разогрелись, и ломота стала отходить. Теперь можно было потихоньку подниматься. Кряхтя и демонстрируя ревматическую боль, которой на самом деле уже не было, он сел и спустил на пол ноги. Немного посидел так, сгорбившись, на постели, а потом медленно поднялся, опираясь рукой о спинку кровати. Сын Вождя не спеша, все так же кряхтя и постанывая, застелил постель и побрел в ванную. С глубоким вздохом он наклонился, закрыл пробкой сливное отверстие ванны и пустил горячую воду. Постоял над ванной и пошел обратно в комнату, волоча ноги и шаркая домашними туфлями. На этом коротком пути из ванной через крохотную прихожую в комнату было установлено три глазка, и все они должны были зафиксировать его немощное сегодняшнее состояние. Он подошел к шкафу и приоткрыл его дверцу лишь наполовину: это должно было выглядеть еще одним свидетельством его скверного самочувствия - вот, даже дверцу шкафа распахнуть у него сил нет. Внизу под бельевыми полками лежала небрежно сваленная кучка одежды. На самом деле это была сложенная в хорошо продуманном порядке одежда для выхода в день свободы: байковые кальсоны, вигоневые носки, вязаная безрукавка и замечательно теплая фуфайка из ангорской шерсти. Он потянулся к полке со стопкой полотенец и взял одно из них - большое, банное. Полотенце тут же, будто ослушавшись его ревматических рук, а на самом деле умело направленное ими, упало вниз, прямо на кучку одежды. Поднимая оброненное полотенце, он прихватил вместе с ним и одежду для прогулок. В ванной комнате он повесил полотенце на крючок, а теплую одежду при этом уронил на пол как раз под самым глазком и вне пределов его видимости. Ванна за это время почти наполнилась горячей водой, и теперь можно было выкупаться - очень осторожно, чтобы не распариться перед прогулкой. Он опустился в воду и сразу же вытащил пробку. Когда вода ушла, он полежал еще минут пять в пустой горячей ванне, чувствуя, как расправляются сведенные за ночь мышцы и сосуды, и только потом вылез и насухо обтерся полотенцем. Теперь ему предстояло проделать один хитрый акробатический трюк, тоже давно им придуманный и отработанный. Голову он не мочил, но сделал вид, что вытирает волосы, после чего намотал полотенце наподобие чалмы, как это делают женщины. Обмотанной полотенцем головой он заслонил единственный глазок ванной комнаты. Затем, стоя на одной ноге, он пальцами другой по очереди подцепил и поднял с пола теплые носки и кальсоны, ловко перехватил их руками и сразу же надел, а после подсунул руку под свернутое чалмой полотенце и освободил из него голову, продолжая чалмой закрывать глазок. Он исхитрился, меняя руки, натянуть фуфайку и безрукавку, а сверху накинуть халат, и все это время глазок оставался закрытым. Отдышавшись после этих совсем не простых упражнений, Сын Вождя прошел в комнату, снова подошел к шкафу и снял с вешалки брюки. Он сумел надеть их, не снимая халата и не давая глазку в противоположной стене засечь теплые кальсоны. Потом он опять пошел к ванной, неся в руках самый теплый из двух своих свитеров. Очередной фокус состоял в том, чтобы войти в темную ванную, сбросить халат и надеть свитер, и только потом зажечь свет и спокойно повесить халат на место. Все это заняло всего лишь одно мгновенье, и теперь свитер надежно скрывал надетые под низ безрукавку и фуфайку. Сын Вождя отправился в кухню. Он волновался, аппетита не было, и не хотелось терять драгоценное время на еду, но следовало запастись калориями на целый день. Вместо обычного кефира он взял на завтрак баночку сметаны, на хлеб намазал толстый слой масла и положил сверху три куска докторской колбасы и два кружочка копченого сыра - все, что нашлось в холодильнике. Этот чудовищный бутерброд Сын Вождя запил крепчайшим чаем с шестью кусками сахара и решил, что теперь он сыт на весь день. Убирая сахарницу со стола в буфет, он на всякий случай сунул в карман еще несколько кусков сахара. Вот теперь, кажется, он был вполне готов к выходу. В прихожей он сначала надел свое тяжелое зимнее пальто, а потом повторил тот же прием, что и в ванной: надел на голову серую шапку-ушанку, подошел к глазку, встал перед ним, сунул в ушанку левую руку и высвободил голову, шапкой продолжая закрывать глазок. Правой рукой он быстро извлек из тумбочки под вешалкой вязаный шарф цвета бордо, такую же шапочку и рассовал их по карманам пальто. Затем надел ушанку на голову, отошел от глазка и неторопливо укутал шею серым шарфом. Уже не таясь, он вынул из тумбочки плетеную сумку-авоську и вышел за дверь квартиры. Замок он запер на один оборот ключа, как будто намерен был скоро вернуться, и отметил, что из квартиры напротив не раздалось ни единого звука. Последние несколько лет его соседи по площадке и по лестнице, казалось, вообще перестали обращать на него внимание. Все они были такие же холостяки, как и он, - семейных на этой службе не держали; они старились вместе с ним и уже, надо полагать, все один за другим вышли на пенсию. Он подозревал, что слежка за ним из основной работы превратилась для них в небольшой приработок к пенсии. Встречаясь с ним на лестнице или возле подъезда, они уже не стреляли в него исподтишка цепким профессиональным взглядом, а просто кивали ему по-соседски, похоже и сами того не замечая. Но, конечно, они никогда с ним не заговаривали, как и он с ними. Он спокойно сошел по лестнице, уверенный, что никто из соседей в такую погоду следом за ним не двинется. В крайнем случае они позвонят и сообщат, что он вышел из квартиры как всегда в 9 часов 5 минут, одетый как обычно и с авоськой в руке пошел в магазин и на прогулку. Начало десятого - это было как раз то время, когда в их окраинном универсаме толпилось довольно много народа: местные пенсионеры и домохозяйки спешили с утра запастись продуктами. Но для него это было самое удобное время, не считая часа перед закрытием - ему как раз и нужна была сутолока в магазине. В снующей толпе Сын Вождя подошел к молочному отделу, взял очередную бутылку кефира, баночку сметаны, потом прошел в колбасный отдел. Круглолицая девушка-продавец, которую он давно уже приметил, ласково спросила:
    - Вам, дедушка, как всегда - сто грамм докторской? Он кивнул, но без ответной улыбки.
    Это случилось в маленькой булочной за углом, теперь уже давно не существующей: после открытия универсама небольшие магазинчики в районе один за другим позакрывались. В тот раз молоденькая продавщица сказала ему:
    - Дедушка! Не берите нарезной батон, он вчерашний. Возьмите лучше французскую булку или сайку: их только что привезли из пекарни, они еще горяченькие! Он расчувствовался, ласково поблагодарил ее и что-то добавил про погоду. А на другой день продавщица исчезла. Конечно, девушка вполне могла уйти в отпуск, сменить работу, ее могли перевести в другую булочную, но он-то не смел никого спросить, почему ее нет на обычном месте за прилавком? Правда, это было уже давно, с полвека тому назад, но он по сию пору остерегался без особой надобности поднимать глаза на продавщиц, на парикмахеров, на приемщиц белья в прачечной - зачем же губить людей?
    Забрав свои сто граммов докторской, Сын Вождя направился к винному отделу, где продавали также и табак. Купив пачку "Беломора", он пошел к выходу. Сын Вождя практически не мог курить - от запаха тлеющего табака его тошнило, однако же он демонстративно расхаживал по квартире с дымящей папиросой в руке, а пепельницы на кухне и в комнате у него всегда были полны окурков. Секрет был в том, что некоторые папиросы он клал в пепельницу, загасив их после первой фальшивой затяжки, чтобы потом можно было незаметно снова положить их в пачку и еще раз использовать. Так ему удавалось создать впечатление, что он выкуривает за день пачку "Беломора", хотя на самом деле одной пачки ему хватало на два-три дня. Но каждый день он шел в магазин как на работу, исправно толкался у винно-табачного отдела и отходил от него, успев незаметно переложить из кармана в авоську запечатанную пачку "Беломора", прихваченную из дома. Для того-то он и ходил в универсам именно в те часы, когда там было больше всего народа - с утра или перед самым закрытием. Фальшивое курение давало Сыну Вождя свободные, неподотчетные деньги, которые были так необходимы ему в его особенные дни. Если бы он попытался экономить на еде, стрижке или на прачечной, это было бы сразу замечено "кожаными куртками", а вот считать окурки - до этого даже они не додумались. Ну, курит старик и курит, - много ли у него развлечений? - и к деньгам на питание ему прибавляли стоимость тридцати пачек "Беломора" в месяц. Это был его единственный, очень скромный, но зато постоянный доход. Выйдя из универсама, Сын Вождя семенящей стариковской походкой побрел к скверику - обычному месту его ежедневных прогулок. Там он присел на скамеечку, откуда видны были часы на углу улицы рядом с автобусной остановкой. Опустив голову и надвинув шапку почти на самые глаза, он исподлобья внимательно следил за минутной стрелкой.
    Как ни странно, автобус приходил на эту остановку всегда в одно и то же время. Возможно потому, что это была всего лишь вторая остановка от кольца, и тут автобусы еще придерживались какого никакого расписания. Выждав, когда до прихода автобуса осталось две минуты, он тяжело поднялся со своей скамейки, вышел из скверика и побрел по улице в сторону остановки. Там, под столбиком с синей вывеской, притоптывая ногами и отворачиваясь от летящего в лицо снега, в ожидании автобуса стояли люди. В основном это были служащие, спешившие на работу к десяти часам утра. Их на остановке собралось довольно много - автобусы в это время ходили редко, утренние часы пик уже прошли. Сын Вождя рассчитал время как нельзя удачней: он будто бы случайно оказался на остановке именно в тот момент, когда подкатил автобус, и началась толкотня возле обеих дверей. Он смешался с толпой пассажиров и, когда автобус уже начал трогаться, рывком протиснулся в закрывающиеся двери. С передней площадки Сын Вождя сразу же начал пробираться к дверям в середине автобуса. Через две остановки он вышел и пересел на троллейбус, сначала на один, а через несколько остановок - на другой. И конечно же, он везде аккуратно брал билеты. Сын Вождя вышел на перекрестке двух проспектов, где была станция метро, а троллейбусная линия пересекалась с трамвайной. Теперь на нем были бордовые, совсем не стариковские, вязаные шарф и шапочка с помпоном. Серый шарф и каракулевую шапку-ушанку он еще в последнем троллейбусе свернул и сунул в авоську. Под валившим все гуще снегом он бодрой походкой пенсионера-физкультурника, широко и крепко шагая, подошел к трамвайной остановке и стал ждать двенадцатого номера, который и должен был отвезти его на Острова.
    В трамвае Сын Вождя скорее почувствовал, чем осознал, что слежки за ним нет. Пассажиров было немного, поток едущих на работу уже иссяк, и теперь вагон занимали в основном пенсионеры да молодые женщины с детишками - публика не слишком озабоченная и расположенная к общению. Иногда и у него случались коротенькие трамвайные знакомства, доставлявшие ему огромное удовольствие: перекинулся с ним кто-то двумя-тремя словами о погоде, посетовал, что трамваи теперь стали ходить реже, да просто попросили его разменять деньги или передать билет и в ответ поблагодарили - вот он и доволен, много ли ему надо?
    Вот так же случайно он когда-то познакомился с Марией Карповной и ее внучкой Леночкой. Ну да, вот он и вспомнил ее отчество - Карповна, конечно же, Мария Карповна. Боже, какое это было чудесное знакомство! Тогда он тоже ехал на двенадцатом трамвае. Сын Вождя в то время еще только начинал свои тайные вылазки, и с людьми разговаривать еще не осмеливался. Он сидел у замерзшего окна и глядел на заметенные улицы в процарапанную кем-то до него проталинку.
    На остановке возле цирка в трамвай разом вошло много народа, в основном с детьми, - как раз кончилось дневное представление. Напротив него села старушка с девочкой лет пяти-шести. Вот эта девочка с ним тогда и заговорила:
    - Дедушка! А мы с бабушкой были в цирке!
    Он вздрогнул от неожиданности и ошеломленно поглядел на нее, испытывая растерянность, недовольство и страх. Старушка же ничего не заметила, занятая поисками нужной монетки в кошельке. Он откашлялся, хмыкнул, но так и не сумел ничего ответить. А девочка продолжала глядеть на него радостными глазами.
    - Мы видели зверей и клоунов!
    - А... Гм... Очень хорошо, - пробормотал он и отвернулся к окну. Но девочка не унималась. - Дедушка! А ты был маленьким?
    Он поглядел на нее, с отвращением чувствуя пустоту и холод своего взгляда. Потом сделал над собой усилие и ответил:
    - Да, был... Как будто... Конечно, был!
    - И тебя тоже водили в цирк?
    Тут на их разговор обратила внимание бабушка, уже нашедшая нужную монетку и передавшая ее кондуктору через пассажиров.
    - Леночка! Сколько раз тебе повторять, что незнакомым людям нужно говорить "вы", а не "ты"? - А мы уже знакомые люди. Разве ты не слышишь, бабушка, как мы с этим дедушкой про цирк разговариваем? Ведь правда, дедушка, мы уже познакомились?
    - Правда, - выдавил из себя Сын Вождя, не поднимая глаз на опасную девочку. Она же, не замечая его смятения, продолжала расспросы:
    - Дедушка, ну скажи, когда ты был маленьким, тебя водили в цирк?
    Его вдруг прорвало, и он произнес самую длинную фразу из сказанных вслух за последние сорок лет:
    - Когда я был маленьким, мой папа на Святках всегда водил меня в цирк Чинизелли.
    - Дедушка, а кто тебе тогда больше нравился - звери или клоуны?
    - А вот этого я, к сожалению, уже не помню.
    Старушка вдруг непринужденно вступила в их разговор:
    - Подумать только, я ведь тоже девочкой ходила в цирк Чинизелли! А где вы жили тогда в Петербурге?
    - На Большой Морской.
    - А знаете, мы с вами в прежние годы были почти соседями: до войны мы жили на Конногвардейском бульваре. Может быть, в детстве мы с вами в одно и то же время гуляли в Александровском саду!
    Сын Вождя испугался собственной внезапной разговорчивости и, чтобы пресечь дальнейшие расспросы о детстве, быстро проговорил:
    - Потом меня увезли в другой город, и я вернулся сюда только под старость.
    - А я всю свою жизнь прожила в этом городе, и блокаду тут пережила. Я коренная петербурженка! Не зная, что на это надо отвечать, но и не желая прекращать нечаянный разговор, который уже перестал его пугать и даже начинал нравиться, Сын Вождя потер коленку и пожаловался:
    - Вот, ревматизм разыгрался... Погода дурная...
    Старушка тему о болезнях охотно поддержала и в свою очередь посетовала, что ее донимает артрит.
    - А впрочем, нам с вами грех жаловаться на свои недуги: много ли наших ровесников дожило до старческих болезней?
    - Да, это верно, - согласился Сын Вождя.
    - У нас ведь как, в нашем-то возрасте? Сегодня болит одно, завтра другое, а мы все скрипим и скрипим... Мой отец, врач-гомеопат, дожил до девяноста лет. Он практиковал почти до самой смерти, по крайней мере, давал медицинские советы знакомым. И, бывало, он утешал своих престарелых пациентов такой шуткой: " Если вам за семьдесят, и вы, проснувшись утром, почувствовали, что у вас ничего не болит, значит одно из двух: либо вы уже умерли, либо вы еще не проснулись". И он был прав, мой отец, не правда ли?
    - Совершенно с вами, то есть с ним, согласен.
    - А вы знаете, что ревматизм можно лечить без врачей - одним массажем?
    - Неужели?
    - Да-да, одним только массажем! Причем массаж этот очень простой, его можно выучиться делать самому.
    - Это поразительно.
    - А хотите, я вас научу? Я многих своих знакомых ему обучила, и массаж этот всем принес великое облегчение. Вы куда-нибудь спешите?
    - Нет, я никуда не спешу, - с замиранием сердца, уже предчувствуя, что последует дальше, ответил Сын Вождя.
    - Как раз следующая остановка - наша. Мы с Леночкой приглашаем вас в гости, и я вам преподам первый урок этого удивительного массажа. Вы не представляете, насколько вам сразу полегчает, вы просто другим человеком станете!
    - Что вы! Это как-то неудобно...
    - И не слушаю, и не слышу! Вздор какой - неудобно! Мы с вами уже не в том возрасте, чтобы бояться случайных знакомств. Леночка, приглашай дедушку, это же твой знакомый!
    - Пойдемте со мной к бабушке, дедушка! Мы будем пить чай с пирожками. Бабушка всегда печет пирожки, когда я прихожу к ней в гости.
    - Прошу вас, не отказывайтесь! Куда бы вы ни направлялись, зайти по дороге в гости попить чайку совсем не вредно, особенно по такой-то погоде. К тому же, это Леночка угадала, с домашними пирожками. С мясной начинкой, между прочим, ведь теперь Святки. Это было так неожиданно, так удивительно и прекрасно, что он не успел испугаться и - принял приглашение.
    Они вышли из трамвая, и Леночка подала одну руку в пестрой варежке бабушке, а другую - ему. Впервые в жизни он ощутил в своей руке - руку ребенка и очень удивился тому, какая она маленькая. Так они и пошли по заметенной улице: старик, старушка и между ними, - не разделяя, а соединяя их, - маленькая девочка, трогательная в своей пушистой зимней неуклюжести.
    Он одним ухом слушал старушку, рассказывавшую что-то об изменении маршрута трамвая, который прежде подвозил их почти до самого дома, а другим - Леночку, глубокомысленно рассуждавшую о разнице между зверями в цирке и зверями в зоопарке. Он их обеих слушал не очень внимательно, сам он в это время думал о том, что это нечаянное счастье могло быть его настоящей жизнью: вот так идет он, так - Марина, а посередине - их доченька или, учитывая его теперешний возраст, скорее внучка. Ни сына, ни внука он бы иметь не хотел. Мальчики - это совсем не хорошо! Именно мальчики, вырастая, сочиняют политику, а потом из-за нее убивают и мучают других таких же выросших мальчиков...
    Они подошли к подъезду с высокой двустворчатой дверью.
    - Вот здесь я и живу! - сказала старушка, и Сын Вождя успел быстро шагнуть вперед и предупредительно отворить дверь, пропуская в подъезд ее и Леночку. Надо же - не забыл!
    По широкой мраморной лестнице, обветшавшей, со щербатыми ступеньками, но все еще красивой, они поднялись на второй этаж, минуя площадку с высоким окном с полукруглой верхней фрамугой, и остановились перед обитой черной клеенкой дверью. Старушка достала связку ключей, выбрала из них самый большой и открыла замок.
    - Входите, прошу вас!
    Она провела их по длинному коридору, остановилась возле одной из дверей и объявила:
    - А вот здесь моя комната! Сын Вождя заметил, что в большой коридор квартиры выходит много других дверей, но постеснялся спросить, все ли живущие здесь люди приходятся старушке родственниками, или тут есть и посторонние? Он уже слышал прежде, что теперь бывают квартиры, в которых живут рядом и пользуются общей ванной и одним на всех туалетом совсем чужие друг другу люди. Старушка отперла дверь комнаты ключом, и он подумал, что в квартире, видимо, проживают не только родственники. А Леночка живет где-то в другом месте и приходит сюда в гости... Странно. За дверью оказалась крохотная прихожая, где Сыну Вождя предложили раздеться и разуться. Он снял свое тяжелое пальто, повесил его на вешалку, размотал шарф, сунул его вместе с шапкой в рукав пальто и начал разуваться. И тут он ужасно смутился: он и не заметил, что его зимние ботинки стали протекать, а теперь это вдруг так некстати обнаружилось - тонкие серые носки промокли и потемнели от сырости. Хозяйка между тем раздевала Леночку и смущения его не заметила.
    - Наденьте вот эти шлепанцы, они вам будут впору, - сказала она, доставая из-под вешалки и подавая ему домашние туфли без задников.
    Он хотел было незаметно сунуть в них ноги в мокрых носках, но потом решил, что это будет нехорошо - промочить своими сырыми носками хозяйские туфли. Он стоял в полной растерянности и совершенно не представлял, как ему выйти из столь сложного положения.
    - Ох, как вы ноги-то промочили, бедный! Не надевайте пока туфли, я вам сейчас теплые носки принесу. Постойте тут минутку. Пойдем, Леночка!
    Он стоял в тесной прихожей, не смея пошевелиться. Хозяйка вернулась через минуту и подала ему толстые шерстяные носки.
    - Вот, наденьте. Да снимите же сначала мокрые! Я их на батарею повешу. Не стесняйтесь, не стесняйтесь, пожалуйста: наше дело стариковское, нам полагается ноги беречь. Давайте-ка их сюда! Он послушно протянул ей скомканные и неприятные на ощупь мокрые комочки. Слава Богу, они, кажется, не пахли...
    - А эти - берите и надевайте.
    Он взял носки и, неуклюже наклонившись, натянул их на застывшие ноги.
    - Проходите, голубчик, прошу вас, - с этими словами Мария Карповна откинула темно-красную бархатную занавеску, отделявшую прихожую от комнаты. Занавеска была старенькая, протертая и вылинявшая на складках до розовой основы, но Сыну Вождя позже, когда он вспоминал и снова проживал эту минуту, всегда казалось, что перед ним тогда раздвинулся огромный, роскошный театральный занавес. Перед его глазами предстала комната, вдвое большая, чем вся его однокомнатная квартира. Сначала он не видел никаких деталей, не разглядел мебели, а только почувствовал, как на него пахнуло чем-то полузабытым, но дорогим.
    - Проходите и садитесь на диван к Леночке.
    Он пошел к дивану, на котором уже сидела, уютно подобрав под себя ножки в синих рейтузах, Леночка. Сбоку мелькнула и пропала из поля зрения лампа на длинной бронзовой ножке с шелковым абажуром, по краю которого шла бахрома из бисера - точно такая же лампа стояла у его матери в спальне. Середину комнаты занимал прекрасный овальный стол на четырех толстых круглых ножках, соединенных перекладинами, - а у них такой же стол располагался в гостиной, и маленьким Сын Вождя любил под ним играть. А письменный стол у окна пусть и не был точной копией стола в отцовском кабинете, но был из той же семьи старинных письменных столов - основательных, неподъемных, крытых зеленым сукном, с тумбами и бронзовыми подковообразными ручками на ящиках. У стены напротив дивана стоял огромный четырехдверный платяной шкаф, а в углу комнаты, справа от входа, высилась почти под самый потолок темно-зеленая изразцовая печь: и печь и шкаф тоже были очень знакомыми, только сразу он не сумел вспомнить, где видел их в прежней жизни. А вот диван, на котором они с Леночкой сидели рядышком, ничего ему не говорил - диван был немой. Похоже, что диван этот втерся в чуждую ему обстановку из сегодняшнего времени, и мало того, на нем, может быть даже спали. Правда, сверху диван был накрыт зеленым в черную клетку стареньким пледом, а это несколько примиряло.
    Леночка все еще рассуждала о зверях-артистах и зверях-арестантах, а он, осторожно поворачивая голову, продолжал оглядывать чудесную комнату. Теперь он уже заметил и такие вещи, которых в его прошлом не было: например, висевшую над угловым столиком большую икону Божьей Матери в золоченом резном киоте. Иверская, кажется?.. Под иконой горела пунцовая лампадка, а на столике стояло на подставке большое фарфоровое пасхальное яйцо с нарисованным на нем монастырем. Издали ему показалось, что это Соловецкий монастырь. Ему очень не хотелось, чтобы это были Соловки, и он нарочно не стал приглядываться. Он повернулся и сел боком, оглядывая теперь стену над диваном: она почти сплошь была завешана фотографиями в больших и маленьких, квадратных и прямоугольных, круглых и овальных рамках. Боже мой, сколько же тут было разных лиц! Породистые мужские лица, многие с усами, бородками и даже бакенбардами; торжественные лица нарядных детей; красивые и строгие женские лица, больше похожие на репродукции с живописных портретов, чем на простые фотографии. Конечно, он и сейчас видит в городе много красивых молодых женщин, но почему-то ему всегда кажется, что у них не лица, а мордашки. Вот и у его матери тоже было ЛИЦО - прекрасное и спокойное лицо молодой дамы, даже когда она одевалась и причесывалась под курсистку. К сожалению, у него не сохранилось ни одной ее фотографии, все забрали и унесли "кожаные куртки". Были только портреты Вождя, да и то не в доме, а на городских улицах. Странно, но у него никогда не появлялось желания иметь портрет Вождя в своей квартире, хотя можно было бы придумать для него какой-нибудь тайник. А возможностей было сколько угодно, особенно в юбилейный год, когда отмечалось столетие со дня рождения Вождя. Тогда его портреты только что на папиросных коробках не печатали. Впрочем, знакомство это было задолго до юбилея...
    Старушка вернулась из кухни с чайником, поставила на стол темно-синие с золотом чашки и блюдо с пирожками. Пирожки были с мясным фаршем и луком. Потом Сын Вождя иногда покупал готовые пирожки с лотков, даже несколько раз специально заходил в пирожковые и брал там парочку - ну, конечно же, никакого сравнения!
    Перед ужином хозяйка сказала, что ее зовут Мария Карповна, и он тоже как-то ей представился, но имя- отчество назвал вымышленное и потом никак не мог вспомнить какое. Но потом это ему и не понадобилось.
    Он сидел, пил чай с пирожками и блаженно пошевеливал под столом ногами в шерстяных носках: ох и теплые же были эти носки, и как скоро они согрели его озябшие ноги! Мария Карповна рассказала ему, что делать массаж она научилась у своего отца: тот был другом и последователем известного некогда натуропата Алексея Суворина и вместе с ним считал, что хороший, правильный массаж излечивает многие болезни, а уж ревматизм - определенно. Убеждая его, она положила свою руку поверх его лежавшей на столе руки и чуть-чуть пожала. Он замер.
    - И делать этот массаж нужно не тогда, когда начался приступ, и боль уже связала вас по рукам и ногам, а ежедневно, желательно даже по два-три раза в день. И тогда, голубчик мой, вы забудете про свой ревматизм! То есть, он, конечно, никуда не денется, но ревматизм будет существовать сам по себе, а вы - сами по себе.
    Он слушал Марию Карповну, а сам все глядел на ее руку, лежавшую поверх его руки, и дивился тому, что рука старой дамы, не красивая с виду, в морщинках и старческих пигментных пятнах, может нести столько покоя и умиротворения. Прошло уже много лет с той волшебной минуты, а Сын Вождя мог и сейчас вызвать в памяти ощущение ее теплого и легкого прикосновения - вот тут, чуть повыше косточек...
    А затем Мария Карповна и вовсе повергла его в смятенье: после чая она пересадила его в кресло, сама примостилась у его ног на маленькой скамеечке и принялась разминать и растирать его колени. Конечно, боль сразу же ошеломленно отступила, но вместе с нею отступило и чувство реальности. Он пребывал где-то посередине между обмороком и блаженством и едва ли слышал, что там воркует возле его ног Мария Карповна.
    Потом они вернулись к столу; хозяйка второй раз ходила на кухню ставить чайник, и они опять пили чай с пирожками. Мария Карповна предложила ему остаться до ужина, но он решительно поднялся и заявил, что ему пора домой. Причина, по которой он вдруг так заторопился, была одновременно нелепая и жуткая: ему срочно понадобилось опорожнить мочевой пузырь, он же не осмеливался спросить разрешения воспользоваться туалетом, боясь быть замеченным соседями по квартире. А ему так хотелось остаться, еще побыть с Марией Карповной и Леночкой! Но боязнь повредить хозяйке пересилила. Провожая его, Мария Карповна предложила ему оставить на ногах теплые носки, а его собственные, уже просохшие на батарее центрального отопления, взять с собой.
    - Это носки моего покойного мужа, они никому больше не понадобятся. Берите, не стесняйтесь! Носите на здоровье, я сама их вязала.
    И будь его воля, он бы обязательно взял эти носки, ему очень хотелось их взять, но он не осмелился: как бы он объяснил при очередном осмотре квартиры "кожаными куртками" появление в его гардеробе пары носков явно ручной вязки? Пришлось отказаться и надеть свои. Мария Карповна записала ему на бумажке свой телефон и адрес и пригласила бывать запросто.
    - Леночка у меня гостит не часто, так мы бы с вами иной раз вдвоем поскучали за чайком да разговорами. Я вижу, вы тоже, как и я, человек одинокий. - Да, вы правы, Мария Карповна, я очень одинокий человек.
    - Ну, вот и приходите запросто, голубчик! Я вас буду ждать.
    Может быть, она и ждала его потом какое-то время. Но он, выходя от Марии Карповны, сам уже знал, что никогда и ни за что не отважится еще раз придти сюда, в эту чудесную теплую комнату с иконой Божьей Матери в переднем углу и целым иконостасом родных и знакомых над диваном. Он вышел на улицу, свернул за угол, зашел в первую попавшуюся подворотню и помочился прямо под стеной. Ему в тот момент было решительно все равно, что его могут заметить прохожие или жильцы дома, устроить ему какой-нибудь скандал и даже отправить в милицию - он не мог больше терпеть ни секунды. Главное, он успел уйти с той улицы, на которой жила Мария Карповна, и где он не посмел бы сотворить такого непотребства.
    Вспоминая, Сын Вождя не забывал сторожко следить за тем, что происходит в трамвае, и одновременно наблюдал город за окном. Он бездумно отметил, что портретов Вождя на улицах было намного меньше, чем в недавний юбилейный год, но все еще более чем достаточно: со стен домов, с круглых уличных тумб, даже из витрин магазинов выглядывало знакомое лицо с будто бы ласковым прищуром. Не было никакой ласки в этом прищуре, уж это-то он хорошо помнил! Были хитрость, настороженность, недоверие, угроза, а вот ласки не было никогда.
    Конечно, ушедших великих людей надобно чтить и после смерти, думалось ему, но не так, чтобы они заслоняли жизнь живым. Он помнил гигантские портреты, которые загораживали по три-четыре этажа жилых домов: вечерами сквозь огромный лик Вождя фантасмагорически просвечивали окна квартир. Может быть, покойный потому и не находит покоя, усмехнулся он про себя, что его посмертное пребывание на земле искусственно задерживается с таким упорством? На Петроградской стороне трамвай прошел мимо неприметной улочки, обсаженной деревьями, теперь уже большими. Если выйти на следующей остановке, вернуться немного назад и свернуть в эту улочку, по ней можно дойти до небольшого кинотеатра. Было время, когда он тратил на кино все скопленные обманным курением деньги и редкие дни своей свободы. Обнаружил он этот небольшой кинотеатрик совершенно случайно. Это было в один из его дней. Накануне он, как всегда в день смерти Вождя, из дома вообще не выходил, заранее закупив продукты в маленьком гастрономе возле дома - универсам тогда еще не построили. Он был уверен, что "отдежурив" вчера и убедившись, что он ни о каких политических демаршах не помышляет, его охранники, как обычно, устроили себе выходной. Была метель, он спокойно ехал на острова, и вдруг ему показалось, что в трамвай с задней площадки вошел кто-то из "кожаных курток". Уже тогда его охранники кожаных курток давно не носили, они ходили в обычных костюмах, плащах или пальто, на головах носили скромные шляпы или кепки, а зимой - меховые шапки. Но для него они в любой униформе оставались как бы мечеными, он безошибочно узнавал их в любой толпе и сразу старался скрыться от них, даже если встреча происходила в соседнем гастрономе или булочной возле дома, где опасаться ему было нечего. И про себя он продолжал называть их "кожаными куртками". В тот раз, заметив входящего в трамвай подозрительного пассажира, он быстро протиснулся к передней площадке и выскочил из трамвая почти на ходу.

Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»