II


Финансист Петр I был не лучше, чем создатель промышленности.
Ключевский сообщает, что Петр I "понимал народную экономику по своему:
чем больше колотить овец, тем больше они дают шерсти". То есть, и тут мы опять встречаемся с типично большевистским методом. Петр I совершенно расстроил финансовое положение страны. "Можно только недоумевать, - пишет Ключевский, - откуда только брались у крестьян деньги для таких платежей". Населению не оставалось денег даже на соль. Даже в Москве и в той, - сообщает Ключевский, - "многие ели без соли, цынжали и умирали".
В числе прочих "гениальных финансовых мероприятий" был также налог на бани. Бани приходилось забывать, ибо, как пишет Ключевский, - "в среднем составе было много людей, которые не могли оплатить своих бань даже с правежа батогами". Собирались всевозможные сборы: корабельный, драгунский, уздечный, седельный, брали за погреба, бани, дубовые гробы, топоры.
Не лучше и финансовая мера Петра о выколачивании денег с помощью воинских отрядов. Ключевский характеризует ее так:
"Шесть месяцев в году деревни и села жили в паническом ужасе от вооруженных сборщиков... среди взысканий и экзекуций.
Не ручаюсь, хуже ли вели себя в завоеванной России татарские баскаки времен Батыя... Создать победоносную полтавскую армию и под конец превратить ее во 126 разнузданных полицейских команд, разбросанных по десяти губерниям среди запуганного населения, - во всем этом не узнаешь преобразователя". Комментируя этот отзыв Ключевского, И. Солоневич резонно задает вопрос: "Не знаю, почему именно не узнать? В этой спешке, жестокости, бездарности и бестолковщине - весь Петр, как вылитый, не в придворной лести расстреллевский бюст, конечно, а в фотографическую копию гипсового слепка. Чем военное законодательство с его железами и батыевым разгромом сельской Руси лучше Нарвы и Прута? Или "всепьянейшего собора"? Или, наконец, его внешней политики?" Но не помогали и самые жестокие способы выколачивания налогов И петровские финансисты должны были доносить "гениальному реформатору", что "тех подушных денег по окладам собрать сполна никоим образом невозможно, а именно за всеконечной крестьянской скудостью и за сущею пустотой". "Это был, - добавляет Ключевский - как бы посмертный аттестат, выданный Петру за его подушную подать главным финансовым управлением". Что же можно добавить к этой уничтожающей характеристике историка, считающего Петра I "гениальным преобразователем".
Все страшные страдания рабочего люда в конечном итоге, как все, что делается путем насилия, не дали никаких результатов. П. Милюков считает, что из созданных Петром путем страшного насилия фабрик и заводов, только немногие пережили Петра. "До Екатерины, - сообщает Милюков, - дожило только два десятка".
Разгром, учиненный Петром, как более правильно называть его "реформы", привел к гибели огромного количества людей.
Последней общей переписью перед Петровской эпохой была перепись дворов в 1678 году. Петр в поисках новых плательщиков податей провел в 1710 г. новую перепись. В результате переписи обнаружилось катастрофическое уменьшение населения, - сообщает М. Клочков в книге "Население Руси при Петре Великом по переписям того времени". Убыль населения "если вполне полагаться на переписные книги новой переписи, отписки, доношения и челобитные, в 1710 году достигала одной пятой числа дворов старой переписи; в ближайшие годы она возросла до одной четверти, а к 1715 - 1716 году поднималась выше, приближаясь к одной трети (то есть к 33%)".
П. Милюков в "Истории государственного хозяйства" сообщает, что:
"средняя убыль населения в 1710 году сравнительно с последней Московской переписью, равняется 40%".
"Хотя исторические исследования проф. Милюкова зачастую тенденциозны, - замечает генерал Штейфон в книге "Национальная военная доктрина", - ибо его политическая доктрина нередко заглушает историческую объективность, все же надо признать близким к истине его утверждения, что петровские достижения были приобретены "ценою разорения государства".
Отбросим данные Милюкова и остановимся на данных М. Клочкова, согласно которым в результате совершенной Петром революции население России уменьшилось на одну треть. Подумайте хорошенько, почитатели Петра, об этой ужасной цифре. Можно ли считать благодетельными реформы, купленные гибелью третьей части населения государства.
После смерти Петра государство оказалось в крайне тяжелом положении.
Самодержавие, созданное потом и кровью многих поколений, историческая святыня народа - стало орудием его угнетения. У народа отнимали его веру, глумились над его национальным достоинством, презирали его нравы и обычаи. Народ страдал невыносимо.
Привлеченный по делу царицы Евдокии (Лопухиной), Досифей, епископ Ростовский, обращаясь к собранию архиереев, которым предстояло лишить его сана, произнес многозначительные слова: "Загляните в глубину ваших собственных сердец, прислушайтесь, что говорит народ, и повторите, что услышите". Его колесовали с одним из священников.
"В 1718 г., проезжая по дороге в Петербург через какое-то село, один иностранец увидал толпу, человек в триста. Поп, которого он спросил, что здесь происходит, ответил ему: "Наши отцы и братья лишены бород; алтари наши - служителей; самые святые законы нарушены, мы стонем под игом иноземцев".
Саксонский резидент, писал в 1723 году: "Девятитысячная толпа воров, предводительствуемая отставным русским полковником, вознамерилась поджечь Адмиралтейство и другие присутственные места Петербурга и перерезать иностранцев. Поймано тридцать шесть человек, которых посадили на кол и повесили за ребра... Мы накануне крайне затруднительного положения. Нищета увеличивается со дня на день.
Улицы полны бедняков, желающих продать своих детей. Опубликован приказ, ничего не продавать нищим. Чем же остается им заниматься, кроме грабежа на большой дороге?"


XX. ГЕНЕРАЛЬНАЯ ОБЛАВА НА КРЕСТЬЯНСТВО. ЗАМЕНА КРЕПОСТНОЙ ЗАВИСИМОСТИ КРЕПОСТНЫМ ПРАВОМ
I


Генеральная облава на крестьянство, - так историк Ключевский определяет политику Петра к основному классу тогдашней Руси - крестьянству.
До Петра и его преемников крестьяне в интересах борьбы за национальную независимость были прикреплены только к земле, Петр прикрепил их к помещикам, то есть создал крепостное право европейского типа. Слой воинов, получавших от государства землю во временное владение, Петр и его преемники заменяют кастой потомственных рабовладельцев.
Генеральная облава на крестьянство закончилась, по оценке Ключевского тем, что: "В результате область крепостного права значительно расширилась, и здесь совершился целый переворот только отрицательного свойства. В следствии указов Петра, колоссальный фонд государственных поместных земель сделался частной собственностью дворян. До Петра I дворяне пользовались поместными землями за свою службу государству. Пользование поместьями было видом натуральной платы за несение государственной службы. После упомянутого выше указа Петра они стали собственниками государственных земель и владельцами "крещенной собственности".
Уступая суровой исторической необходимости, Москва, конечно, тоже закрепощает, но закрепощает не во имя привилегированных классов торговой или земской знати, а во имя жизненных интересов всей нации.
"Я не собираюсь утверждать, - пишет Солоневич в "Белой Империи",
- что крепостное право в России в каких бы то ни было отношениях было хуже крепостного права на западе. Оно было лучше, и оно было мягче. Но оно имело дело с народом, у которого чувство справедливости и государственности обострено до предела. И, как это ни покажется странным, с народом, у которого чувство собственного достоинства очень значительно повышено по сравнению с неким "средне-мировым" и даже среднеевропейским уровнем, - это положение я буду доказывать в другом месте".
"Русское миросозерцание, - указывает Лев Тихомиров, - начало путаться тогда, когда в него влилось слишком много чужеземного элемента, так много, что даже способность русского народа ассимилировать все, что стоит на пути, - уже не смогла справиться с этим наводнением. Именно этот период нерусского влияния внес к нам западно-европейское крепостное право. То есть заменил чисто русский принцип общего служения государству - западно-европейским "юридическим принципом частной собственности на тех людей, которые строили и защищали национальное государство".
Начало рабству русского крестьянства на европейский манер положил Петр, его преемники и в частности "Великая Екатерина", развили его и придали ему классические европейские формы.
По Уложению 1649 года крестьянин был лишен права сходить с земли, но во всем остальном он был совершенно свободным. Закон признавал за ним право на собственность, право заниматься торговлей, заключать договоры, распоряжаться своим имуществом по завещанию". Комментируя эту оценку Шмурло, И. Солоневич очень метко вскрывает ложные суждения большинства русских историков о происхождении и природе крепостного строя. "Наши историки, - пишет он, - сознательно или бессознательно допускают очень существенную терминологическую передержку, ибо "крепостной человек", "крепостное право" и "дворянин" в Московской Руси были совсем не тем, чем они стали в Петровской. Московский мужик не был ничьей личной собственностью. Он не был рабом. Она находился примерно, в таком же положении, как в конце прошлого века находился рядовой казак.
Мужик в такой же степени был подчинен своему помещику, как казак своему атаману. Казак не мог бросить свой полк, не мог сойти со своей земли, атаман мог его выпороть, - как и помещик крестьянина, - и это был порядок военно-государственной субординации, а не порядок рабства.
Начало рабству положил Петр".
Когда Герцен и другие западники вопили во всю глотку о "крещеной собственности", они молчали о том, что она создалась на базе принципов западно-европейского крепостного права. До Петра, вынужденные суровыми историческими условиями русские цари сокращали возможность передвижения крестьян, но никогда не лишали крестьян личной независимости. Ими была установлена крепостная зависимость, но это не было крепостное право. При Петре Первом крестьянин Посошков выражал это народное мнение, заявляя в написанном им сочинении: "Крестьянам помещики не вековые владельцы... а прямой их владелец Всероссийский Самодержец". Западник же Петр вместе с другими заимствованиями с запада, вроде Синода, идеи абсолютизма, позаимствовал и чуждую древней Руси идею крепостного права. Петр Первый установил в России крепостное право по его западному образцу, которое вскоре после его смерти перешло в настоящее рабство, хотя и более мягкое по форме, чем на своей родине - западе, но все же рабство.

II


Кроме крестьянства Петр разгромил и второй важный общественный класс тогдашней Руси - русское купечество. До Петра I оно играло большую роль в жизни Московской Руси. В тяжелую годину богатые гости всегда приходили на помощь государству. Купцы играли огромную роль как организаторы торговли, промышленности, как колонизаторы. Вспомним хотя бы Строгановых, которые имели даже свою армию и артиллерию. Купцы строили заводы корабли, городки в пустынных местностях, воздвигали чудесные церкви, организовывали новые виды ремесел, покровительствовали религиозному искусству. Московское купечество было одним из основных социальных слоев Московской Руси, носителем русской культуры.
Иностранцы поражались коммерческой предприимчивости русских в 16 и 17 вв. Вспомним одних Строгановых, Минина, создавшего народное ополчение во время великой смуты. Земская Русь это прежде всего торговая и посадская (ремесленная) Русь.
Петр разгромил купечество. Купеческие древние семейные торговые дома были уничтожены. Из созданных на европейский образец "кумпанств" ничего не вышло. Хотя субсидии и льготы этим кумпанствам давались за счет того, что отнималось в виде непомерных налогов со старинных купеческих домов, которые не хотели купать в кумпанства.
В результате обнищания купечества пришли в упадок многие древние города, древние отрасли русского искусства, которые любило и поддерживало купечество, исчезло много древних ремесел. Понизилась архитектура русских церквей; стенная роспись в церквах, шитье шелками и т.д.


XXI. ЛЖИВОСТЬ ЛЕГЕНДЫ, ЧТО "РЕФОРМЫ ПЕТРА" ДВИНУЛИ ВПЕРЕД РУССКУЮ КУЛЬТУРУ


Достижения в области культуры в эпоху Петра очень незначительны, хотя по его приказу и было переведено с иностранных языков около 1000 книг. Петровские "реформы", как теперь известно, не только не способствовали культурному развитию России, но, по мнению историков, даже задержали на полстолетия поступательный ход развития русской культуры.
Постоянные набеги, пожары и время истребили большинство памятников русской деревянной архитектуры. Но по сохранившимся древним каменным церквам мы можем судить, что русская архитектура развилась с стремительной быстротой, исключительно скоро освободившись от подражания византийской архитектуре. Свидетель этому чудеснейший образец церкви на Нерчи, построенной уже в 1165 году. Петр нанес страшный урон русскому национальному искусству:
"Эпоха Петра Великого разделяет историю русского искусства на два периода, резко отличающихся друг от друга, второй не является продолжением первого. Путь, по которому шло развитие в первом периоде, вдруг пресекается, и работа, приведшая уже к известным результатам, как бы начинается сначала, в новой обстановке и при новых условиях: нет той непрерывности, которая характеризует развитие искусства в других странах,
- пишет Г. К. Лукомский в своей книге "Русская старина".
И, действительно, Петр Первый изменил все, что имело внешнюю форму. Только русская музыка не имела внешней формы и только поэтому она сохранила после Петра свою исконную русскую сущность.
До возникновения СССР ни одна из эпох русской истории не оставляет такого тяжелого, давящего впечатления, как эпоха, последовавшая вслед за смертью Петра. Никакой Европы из России, конечно, не получилось, но Россия очень мало стала походить на бывшую до Петра страну. Крестьяне превратились в рабов, высший слой общества перестал напоминать русских.
Созданное Петром шляхетство разучилось даже говорить по-русски и говорило на каком-то странном жаргоне.
Представитель образованного класса Московской Руси, глава "темных раскольников", по выражению академика Платонова, "слепых ревнителей старины", протопоп Аввакум, писал на языке уже близком языку Пушкина.
Вот образец его стиля.
"С Нерчи реки, - пишет Аввакум, - назад возвратился на Русь. Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дали две клячи, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы не мирные".
А представители созданного Петром шляхетства писали свои мемуары следующим языком.
"Наталия Кирилловна была править некапабель. Лев Нарышкин делал все без резона, по бизарии своего гумора. Бояре остались без повоира и в консильи были только спекуляторами".
Эти строки, в которых современный русский человек не может ничего понять, заимствованы историком Ключевским из мемуаров одного из наиболее образованных людей Петровской эпохи. Сопоставьте язык протопопа Аввакума и Петровского шляхтича и вы легко сделаете вывод, кто ближе к сегодняшним людям, и за кем мы идем и хотим идти.
Из усилий Петра повысить культурный и экономический уровень современного ему русского общества, ничего не получилось. Тысячи переведенных с иностранных языков книг, переведенных варварским, малопонятным слогом, продолжали лежать на складах. Их никто не хотел покупать, как никто не хочет сейчас покупать сочинений Ленина и Сталина.
Позже большинство этих книг были использовано на переплеты позднее изданных книг.
Карамзин писал про Петра Великого, что при нем русские, принадлежавшие к верхам общества, "стали гражданами вселенной и перестали быть гражданами России". В эпоху Петра зарождается обличительная литература, ставящая своей целью борьбу с национальной верой, национальной формой власти и национальной культурой. Таковы все писатели Петровской поры, Татищев, Феофан Прокопович и Посошков.
Взгляды Феофана Прокоповича и Татищева складываются под влиянием европейских рационалистов, Фонтеля, Бейля, Гоббса и Пуффендорфа.
Переводная литература самым разлагающим образом действует на головы русского юношества. Интересное свидетельство мы находим в "Истории России" Соловьева. Серб Божич с удивлением говорит суздальскому Митрополиту Ефрему (Янковичу):
"Мы думали, что в Москве лучше нашего благочестие, а вместо того худшее иконоборство, чем у лютеран и кальвинов: начинается какая-то новая ересь, что не только икон не почитают, но и идолами называют, а поклоняющихся заблудшими и ослепленными. Человек, у которого отведена мне квартира, какой-то лекарь и, кажется, в политике не глуп, а на церковь православную страшный хулитель, иконы святые и священнический чин сильно унижает: всякий вечер приходят к нему русские молодые люди, сказываются учениками немецкой школы, которых он поучает своей ереси, про священнический чин, про исповедь и причастие так ругательно говорит, что и сказать невозможно".
"Как давно сын твой стал отвратен от святой церкви и от икон", - спросил у Евдокии Тверитиной в 1708 году священник Иванов.
Евдокия Тверитинова ответила:
"Как от меня отошел прочь и стал искать науку у докторов и лекарей немецкой слободы".
То есть, когда пошел по проложенному Петром I гибельному пути.


XXII. "ПТЕНЦЫ ГНЕЗДА ПЕТРОВА" В СВЕТЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРАВДЫ


Долгорукий, человек эпохи Тишайшего Царя, сравнивая Петра с его отцом, сказал:
"Умные государи умеют и умных советников выбирать и их верность наблюдать".
Умел ли выбирать себе умных и честных советников Петр? Нет, никогда не умел. Его правительство по-своему нравственному и деловому признаку несравненно ниже правительства его отца, про которое историк С. Платонов писал:
"Правительство Алексея Михайловича стояло на известной высоте во всем том, что ему приходилось делать: являлись способные люди, отыскивались средства, неудачи не отнимали энергии У делателей, если не удавалось одно средство, - для достижения цели искали новых путей. Шла, словом, горячая, напряженная деятельность, и за всеми этими деятелями эпохи, во всех сферах государственной жизни видна нам добродушная и живая личность царя".
Петра постигла судьба всех революционеров: его соратники почти все нравственно очень неразборчивые люди: для того, чтобы угодить своему владыке они готовы на все. Своего главного помощника Александра Меньшикова он аттестует так в написанном Екатерине письме: "Меньшиков в беззаконии зачат, в грехах родила мать его и в плутовстве скончает живот свой".
Птенцы "Гнезда Петрова", по характеристике историка Ключевского, почитателя "гения" Петра, выглядят так:
"Князь Меньшиков, отважный мастер брать, красть и подчас лгать. Граф Апраксин, самый сухопутный генерал-адмирал, ничего не смысливший в делах и не знакомый с первыми зачатками мореходства... затаенный противник преобразований и смертельный ненавистник иностранцев. Граф Остерман... великий дипломат с лакейскими ухватками, который в подвернувшемся случае никогда не находил сразу, что сказать, и потому прослыл непроницаемо скрытным, а вынужденный высказаться - либо мгновенно заболевал послушной томотой, либо начинал говорить так загадочно, что переставал понимать сам себя, робкая и предательски каверзная душа...
Неистовый Ягужинский... годившийся в первые трагики странствующей драматической труппы и угодивший в первые генерал-прокуроры сената".
Назначенный Петром местоблюстителем патриаршего престола Стефан Яворский на глазах молящихся содрал венец, с чудотворной иконы Казанской Божьей Матери. Говорил, что иконы - простые доски.
Неоднократно издевался над Таинством Евхаристии.
"Под высоким покровительством, шедшим с высоты Сената, - пишет Ключевский, - казнокрадство и взяточничество достигли размеров небывалых раньше, разве только после".
При жизни Петра "птенцы гнезда Петрова" кощунствовали, пьянствовали, крали где, что могли. Один Меньшиков перевел в заграничные банки сумму, равную почти полутора годовому бюджету всей тогдашней России.
В "Народной Монархии" И. Солоневич ставит любопытный вопрос, что бы стали делать в окружении Петра люди, подобные ближайшим помощникам царя Алексея, как Ордин-Нащокин, Ртищев, В. Головнин и другие. И приходит к выводу, что этим даровитым и образованным людям не нашлось бы места около Петра, так как не находится места порядочным и образованным людям современной России в большевистском Центральном Комитете.
Всякая революция есть ставка на сволочь и призыв сволочи к власти. Всякая революция неизбежно имеет своих выдвиженцев. Эти выдвиженцы состоят обычно из людей без совести. Увлеченный Западом, "Петр, - по справедливому выражению И. Солоневича, - шарахался от всего порядочного в России и все порядочное в России шарахалось от него".
Поставим вопрос так, как ни один из наших просвещенных историков поставить не догадался, - пишет И. Солоневич, - что, спрашивается, стал бы делать порядочный человек в петровском окружении? Делая всяческие поправки на грубость нравов и на все такое в этом роде, не забудем, однако, что средний москвич и Бога своего боялся, и церковь свою уважал, и креста, сложенного из неприличных подобий, целовать во всяком случае не стал бы.
В Москве приличные люди были. Вспомните, что тот же Ключевский писал о Ртищеве, Ордин-Нащокине, В. Головнине - об этих людях высокой религиозности и высокого патриотизма, и в то же время о людях очень культурных и образованных. Ртищев, ближайший друг царя Алексея, почти святой человек, паче всего заботившийся о мире и справедливости в Москве.
Головнин, который за время правления царицы Софьи построил в Москве больше трех тысяч каменных домов и которого Невиль называет великим умом "любимым ото всех". Блестящий дипломат Ордин-Нащокин, корректность которого дошла до отказа нарушить им подписанный Андрусовский договор. Что стали бы делать эти люди в "Петровском гнезде"? Они были бы там невозможны совершенно. Как невозможен оказался фактический победитель шведов - Шереметев.
Шлиппенбах (по Пушкину - "пылкий Шлиппенбах"), переходит в русское подданство, получает генеральский чин и баронский титул и исполняет ответственные поручения Петра, а Шереметев умирает в забвении и немилости и время от времени тщетно молит Петра об исполнении его незамысловатых бытовых просьб".
Петр совершил революцию. А судьба всякой революции строить "новую прекрасную жизнь" руками самой отъявленной сволочи. Этот закон действовал и в "Великой" французской революции, в февральской, действует в большевистской. Действовал он и в Петровской. И выдвиженцы, выдвинутые Петром, были немногим лучше выдвиженцев Сталина. При жизни Петра они хищничали напропалую. Что стали делать после смерти Петра "птенцы гнезда Петрова"? На этот важный вопрос Ключевский дает весьма четкий и выразительный ответ: "Они начали дурачиться над Россией тотчас после смерти преобразователя, возненавидели друг друга и принялись торговать Россией как своей добычей".


XXIII. "БЛАГОДЕТЕЛЬНЫЕ РЕФОРМЫ" ИЛИ АНТИНАЦИОНАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ? НЕПОСТИЖИМАЯ ЛОГИКА РУССКИХ ИСТОРИКОВ.

I


Петра Первого уважали все западники, все кто ненавидел основы русской культуры и государственности, от первых западников, до их последышей в виде большевиков. Кого только нет в числе почитателей Петра, и Радищев, и декабристы, и ненавистники всего русского - Карл Маркс и Энгельс, и Чернышевский, и Добролюбов, и Сталин. Даже такой крупный монархический идеолог, как Лев Тихомиров, заявляет, что он глубоко почитает творческий гений Петра и считает, что Петр "не в частностях, а по существу делал именно то, что было надо".
В своей работе "Петр Великий" академик Платонов всячески старается реабилитировать Петра и его дело в глазах нынешнего поколения.
Академик Платонов, пытаясь защитить Петра I от методов Алексея Толстого (позже очень идиллически изобразившего Петра I в своем романе) и Бориса Пильняка, совершенно напрасно, в духе традиционной историографии пытался изобразить Петра, как спасителя России от будто бы ждавшей ее национальной гибели. Позиция Платонова - это косная традиция историка, рассматривающего русскую историю с политических позиций русского европейца.
Защиту Петра Платонов начинает с очень любопытного утверждения, которое кажется ему очень веским. "Люди всех поколений, - пишет он, - до самого исхода XIX века в оценках личности и деятельности Петра Великого сходились в одном: его считали силой". То, что Петра I все считали силой академику Платонову кажутся очень веским и убедительным доводом.
Мне этот аргумент кажется совершенно несостоятельным.
Сталин несомненно всем своим почитателям и всем его умным врагам тоже казался силой. И силой несомненно по размаху несравненно более грандиозной, чем сила Петра. Такой силой Сталин будет казаться и будущим поколениям. Но Сталин будет казаться огромной, чудовищной силой, но силой не национальной. Не является национальной силой и Петр, если оценивать не его благие намерения, а порочные результаты совершенной им революции. Если, конечно, не смотреть на реформы Петра глазами русского европейца, как смотрит С. Платонов.
С. Платонов очень напирает на то, что многие соратники Петра очень восторженно относились к нему и считали его творцом новой России, и серьезные критики Петровской реформы (не реформы, а революции. - Б. Б.) "обсуждая вредные следствия торопливых Петровских заимствований, к самому Петру относились, однако, с неизменными похвалами и почтением, как к признанному всеми гению - благодетелю своей страны". Этот аргумент опять таки не является бесспорным. Сталин тоже афишировался как гений и благодетель страны, но народ Сталина, также как и Петра считал Антихристом и относился к нему точно также, как и к Петру, как к мироеду, который весь мир переел. Европейская оценка Петровских "реформ" и партийная оценка Сталинских "заслуг" резко расходятся с оценкой, которую делает народ и которая и в первом, и во втором случае несомненно более близка к истине.
Петр "был свиреп и кровожаден", но тем не менее Костомаров считает, что:
"Петр, как исторический государственный деятель, сохранил для нас в своей личности такую высоконравственную черту, которая невольно привлекает к нему сердце - преданность той идее, которой он всецело посвятил свою душу в течении своей жизни..." С этой формулировкой Костомарова тоже нельзя никак согласиться. Это ложная и антиисторическая формулировка. Она могла казаться верной и нравственной во времена Костомарова, но не сейчас, не во времена большевизма.
Преданность идее - не может быть предметом восторга историка. Надо всегда иметь в виду, а какой идее посвятил свою жизнь человек. Способна ли эта идея дать добрые плоды. Тысячи русских революционеров проявили не меньшую преданность полюбившейся им идее, чем Петр.
Завершитель Петербургского периода русской истории, Сталин проявил преданность полюбившейся ему европейской идее еще большую, чем Петр.
Так что же, прикажете и его уважать за эту преданность идее?
Идея - идее рознь. Есть идеи, ведущие к увеличению добра и счастья в мире. Есть идеи, которые ведут к увеличению зла и несчастья в мире, хотя и кажутся исповедующим их людям, что они должны принести добро и счастье народу. К числу таких идей принадлежала, та, которой предан был всю жизнь Петр I. Идея превращения национального русского государства в европейское государство. Это была ложная и порочная в свой основе идея.
Она не могла принести счастья русскому народу и она не принесла ему счастья. Если появление советской республики и советской демократии на считать, конечно, счастьем.
"Он, - пишет Костомаров про Петра, - любил Россию, любил русский народ, любил его не в смысле массы современных и подвластных ему русских людей, а в смысле того идеала, до какого желал довести этот народ; вот эта то любовь составляет в нем то высокое качество, которое побуждает нас помимо нашей собственной воли, любить его личность, оставляя в стороне и его кровавые расправы и весь его деморализующий деспотизм".
Такие чудовищные дифирамбы Петру можно было провозглашать только во времена Костомарова. В наши дни их провозглашать нельзя. То, что Петр любил Россию и русский народ, как некие символы - этого мало, чтобы прощать его кровавые расправы и деморализующий деспотизм.
Характер любви Петра I к России и русскому народу напоминает любовь русских революционеров к народу. И первый, и вторые любят не живых, современных им людей, а некий отвлечённый символ. Если встать на точку зрения Костомарова, то надо простить и Ленина и Сталина. Они ведь тоже проявили чудовищную преданность свой идее и они тоже были убеждены, что их деятельность принесет со временем счастье русскому народу и всему человечеству.
Пора наконец понять, что преданность идее порочной в своей сущности не может быть предметом восхищения. И совсем уж нельзя этой преданностью оправдывать деспотизм и насилия, совершенные во имя осуществления этой идеи.
II


В предисловии к своему исследованию о творчестве Толстого и Достоевского Д. Мережковский писал:
"Отношение к Петру служит как бы водораздельною чертою двух великих течений русского исторического понимания за последние два века, хотя в действительности раньше Петра и глубже в истории начинается.
борьба этих двух течений, столь поверхностно и несовершенно обозначаемых словами "западничество" и "славянофильство". Отрицание западниками самобытной идеи в русской культуре, желание видеть в ней только продолжение или даже подражание европейской, утверждение славянофилами этой самобытной идеи и противоположение русской культуры западной".
Петр считал себя хорошим хирургом. В Петербургской кунсткамере долгое время хранился целый мешок вырванных им зубов. На самом деле Петр I был такой же плохой хирург, как и плохой правитель.
"Он выпустил однажды 20 фунтов жидкости у женщины с водянкой, которая умерла несколько дней спустя. Несчастная защищалась, как только могла, если не от самой операции, то от операции. Он шел за ее гробом".
Судьба этой несчастной пациентки Петра напоминает судьбу несчастной Московской Руси.
Говорить о Петре как о гениальном преобразователе совершенно невозможно. Гениальным преобразователем жизни великого народа может быть человек, который поднимает народ на высший уровень, не разрушая основ его самобытной культуры. Это под силу только человеку, обладающему национальным мировоззрением, выработавшему стройный план преобразований и ясно представляющему какие следствия могут дать в конкретной исторической среде задуманные им преобразования.
Петр не имел ни стройного миросозерцания, ни определенного плана действий, совершенно не отдавал себе отчета в том, а что должно получиться из задуманного им того или иного мероприятия и всех мероприятий в целом.
С. Платонов пишет, что будто бы никто не считал Петра I человеком "бессознательно и неумело употреблявшим свою власть или же слепо шедшим по случайному пути". Так уж будто бы и никто!
П. Милюков, один из учеников Ключевского, в своих "Очерках по истории русской культуры" видит в реформах Петра только результат "случайности, произвольности, индивидуальности, насильственности".
Грандиозность затраченных средств всегда соединялась у Петра со скудостью результатов.
Не соглашаясь с такой оценкой реформы Петра Милюковым, Платонов считал, что роль Петра в проведении реформ "была сознательна и влиятельна, разумна и компетентна".
Но сам же Платонов в книге "Петр Великий" пишет:
"Но отпраздновав с большим шумом Азовское взятие, Петр вступает на новый путь - небывалых и неожиданных мер. Он задумывает экстренную постройку флота для Азовского моря, образование кадра русских моряков, создание европейской коалиции против "врагов креста Господня - салтана Турского, хана Крымского и всех бусурманских орд". Во всем этом порыве энергии было много утопического. Молодой царь считал возможным в два года создать большой флот; считал возможным в полтора раза для этой специальной цели увеличить податные платежи, лежавшие на народе; считал осуществимым одним своим посольством склонить к союзу против турок цезаря и папу, Англию, Данию и Пруссию, Голландию и Венецию.
Немудрено, что трезвые московские умы смутились, понимая несбыточность подобных мечтаний и тягость предположенных мероприятий. В Москве появились первые признаки оппозиции против Петра, и зрел даже заговор на его жизнь. Царь сумасброд и "кутилка", который "жил не по церкви и знался с немцами", бросался в необычные завоевательные предприятия и нещадно увеличивал тягло - такой царь не внушал никому никакого к себе доверия и будил много опасений. Петру приходилось принимать серьезные репрессивные меры перед своим отъездом заграницу, ибо созрел даже заговор на его жизнь. За недоумевавшими и роптавшими современниками Петра и позднейший наблюдатель его действий в этот период готов признать в Петре не зрелого политика и государственного деятеля, а молодого утописта и фантазера, в котором своеобразно сочетались сильный темперамент и острый ум с политической наивностью и распущенным мальчишеством".
С. Платонов считает, что только в первый период царствования Петра I серьезный историк может видеть в Петре I утописта и фантазера, а в дальнейшем Петр 1 стал и зрелым политиком и глубоким государственным деятелем. На самом же деле Петр на всю жизнь остался фантазером и удивительно непоследовательным деятелем, который создал невероятный сумбур и неразбериху во всех отраслях государственной жизни.
Революционная ломка русской культуры, русской государственности и русского быта шли, как все у Петра, случайно, без определенного плана и программы, от случая к случаю. И в этом нет ничего удивительного, вспомним только оценки, которые давал основным чертам личности Петра Ключевский:
"В Петре вырастал правитель без правил, одухотворяющих и оправдывающих власть, без элементарных политических понятий и сдержек".
"Недостаток суждения и нравственная неустойчивость".
Петр "не был охотник до досужих размышлений, во всяком деле ему легко давались подробности работы, чем ее общий план".
"Он лучше соображал средства и цели, чем следствия".
"До конца своей жизни он не мог понять ни исторической логики, ни физиологии народной жизни".
"В губернской реформе законодательство Петра не обнаружило ни медленно обдуманной мысли, ни быстрой созидательной сметки".
"Казалось сама природа готовила в нем скорее хорошего плотника, чем великого государя".
Как может правитель страны, обладающий такими душевными и нравственными недостатками, по мнению Ключевского, Соловьева, Платонова и других историков, стать все же "гениальным преобразователем"? Это уже непостижимая тайна их непостижимой логики. Объяснить странность этой логики можно только преднамеренным желанием изобразить Петра, вопреки собственным уничтожающим оценкам личности Петра и историческим фактам, гениальнейшим преобразователем.
По этой же самой "ученой методе" изображают "гениальными" государственными деятелями и Ленина и Сталина. Для нормально логически рассуждающего человека или оценки личности Петра неверны, или неверен вывод, который делают историки, называя государственного деятеля "без элементарных политических понятий", не умеющего понимать ни исторической логики, ни физиологии народной жизни гениальным человеком и великим реформатором.
Петр вытаскивал больные зубы и разбивал здоровые, выпиливал табакерки, строил корабли, вместо палача сам рубил головы стрельцам, метался по заграницам и по России. Всегда вел себя не так, как должен вести себя царь. Он был кем угодно, но только не русским православным царем, каким был его отец.
То малое, чего Петр добился, он добился ценой обнищания всей страны и гибели огромного количества людей. В этом он тоже очень похож на своих нынешних поклонников большевиков, которые всегда подчеркивают, что Петр Великий во имя процветания государства никогда не считался со страданиями отдельной человеческой личности.
Ключевский называет Петра великим ремесленником на троне. Проф.
Зызыкин по этому поводу справедливо замечает:
"Он научил работать русских людей, но для этого не было надобности подрывать их религиозный путь и разбивать основы многовекового строя, созданного кровью и подвигом христианской жизни".