«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 18%

    Быстрым шагом уходя с остановки, он свернул в первую попавшуюся улочку, по обеим сторонам которой стояли, изнемогая под тяжестью снега на ветвях, какие-то деревца. Он еще пожалел, что они такие молодые - за их тонкими стволами не спрячешься... Он прошел по улице довольно далеко в сторону от проспекта, удостоверился, что слежки за ним нет, и тут вдруг увидел вход в кинотеатр, а по бокам от него - витрины с афишами. Он скользнул взглядом по названию фильма и остолбенел, прочитав имя Вождя. И тут же он решил пойти в кино и посмотреть фильм, как это делают обычные граждане. Он толкнул дверь и вошел в небольшой вестибюль. Тут он увидел окошечко в стене, перед которым стояла очередь из нескольких человек. Он, никого ни о чем не спрашивая, просто встал в очередь, как привык делать в магазинах. Он видел, как люди протягивают в окошечко деньги, а потом отходят, держа в руках синие полоски бумаги - видимо, билеты в кино. Он вот только не знал, хватит ли у него денег на билет, и потому волновался. Стоявший впереди подросток протянул в окошечко пять рублей, и пожилая кассирша дала ему билет и сколько-то рублей сдачи. У Сына Вождя было девять рублей - пять рублей одной бумажкой и четыре по рублю, и, чтобы не задавать вопросов кассирше, он протянул ей пятирублевую бумажку.
    - Один, два? - спросила она, принимая деньги. - Один.
    - Поближе, подальше?
    - Поближе. Кассирша протянула ему синий билетик и три рубля сдачи. Он постоял, разглядывая свой билет и ожидая, когда стоявший за ним человек тоже получит билет: он не знал, куда ему идти дальше, и решил следовать за ним. На билете было написано: "Ряд 4 место15", а сбоку была крупная надпись: "КОНТРОЛЬ". Вслед за мужчиной он прошел через дверь, возле которой стояла пожилая женщина: она взяла у них билеты и оторвала полоску с надписью "КОНТРОЛЬ".
    - Проходите, - сказала она, возвращая билет.
    Он прошел в довольно большое помещение, где стояли и прохаживались люди, в основном подростки и взрослые с детьми. Позже он узнал, что это помещение, называется французским словом "фойе", как и в прежние годы, и здесь люди ожидают начала сеанса. На одной стене фойе, в ряд с небольшими промежутками, висели темно-красные плюшевые портьеры, за которыми скрывались двери в кинозал - это он узнал уже скоро.
    В конце помещения была стойка, возле нее снова небольшая очередь. Он подошел и увидел стеклянную витрину, как в гастрономе, а за нею конфеты в вазах, пирожные на подносе и на большом плоском блюде - немного подсохшие с виду бутерброды с колбасой, сыром и даже с красной икрой. Ему очень захотелось купить один такой бутерброд, но он не был уверен, что у него хватит денег на такую роскошь. Потом он заметил, что люди покупали вовсе не бутерброды, а вафельные стаканчики с мороженым, и отошел от стойки: давным-давно миновало время, когда он мечтал о таком стаканчике, как о райском блаженстве. Теперь мороженое ассоциировалось у него только с ангиной, а болеть он не любил. Болеть хорошо тому, за кем приглядывают, а за ним - следили. Потом он заметил в стороне от буфетной стойки открытые двери, в которые входили и выходили люди. Он осторожно заглянул туда и увидел, что там стоят столы и стулья, а на столах лежат подшивки газет. Люди сидели за столами и совершенно свободно, даже небрежно листали эти подшивки. Ему категорически запрещалось читать газеты и слушать радио, поэтому он отошел от дверей, продолжая издали поглядывать на счастливчиков с газетами.
    Откуда-то прозвучал резкий звонок. Он вздрогнул, но тут же заметил, что люди на звонок реагируют спокойно. Красные портьеры теперь уже были раздвинуты, двери распахнуты, и люди поспешили в зал. Он вошел вслед за ними и увидел длинные ряды деревянных кресел с откидными сиденьями. Он на мгновенье замер, прежде чем идти разыскивать свой ряд. Точно такие же ряды деревянных кресел стояли в клубе милицейской школы в Стрельне. Ему иногда разрешали смотреть кинофильм вместе с курсантами школы: курсанты сидели в зале, а он - на сцене, на принесенной с собой из камеры табуретке. Он тихонько сидел там, отделенный от всех экраном, и фильмы смотрел с обратной стороны. Если в фильме появлялись надписи, ему трудно было читать их наоборот - справа налево. Сейчас, войдя в зал, Сын Вождя сообразил, что впервые увидит фильм из зрительного зала. Не считая, разумеется, тех, что в детстве смотрел с мамой в синематографе.
    Зрители проходили между рядами и занимали свои места, поглядывая в синие билеты. Ему удалось почти сразу найти свой ряд и место. Он сел, сложил руки на коленях и стал ждать.
    Потух свет, зазвучала громкая музыка, и на экране вдруг появились смешные нарисованные зверушки. Это был детский фильм, и он испугался, не перепутал ли он что-нибудь? Он хотел посмотреть фильм о Вожде, а ему показывают какую-то сказку. Но он все равно теперь не посмел бы встать и уйти: справа и слева от него тесно сидели взрослые и дети, и он не представлял, как теперь можно со своего места пробраться к выходу. Он чуть не расплакался с досады.
    Позже он узнал, что это было в порядке вещей - запускать какой-нибудь короткий фильм, документальный или мультипликационный, перед главным фильмом. Через несколько минут свет опять ненадолго зажегся, запоздалые зрители вошли в зал, а потом он увидел на экране живое лицо Вождя. Он знал, что в фильме роль Вождя исполняет актер, и даже успел прочесть в титрах его имя, но образ Вождя, видимо, был так досконально изучен теми, кто делал кино, что он узнал его. Он-то ведь знал это лицо не только по портретам, но и по собственным детским воспоминаниями. На экране Вождь внешне был очень похож на себя - невысокий, суетливый, картавый, и вместе с тем он был совершенно другой, не такой как в жизни. В фильме он выглядел смелым, умным, непримиримым к врагам революции борцом, но также и человечным, любящим серьезную музыку, ласковым с женой, заботливым, даже нежным по отношению к друзьям и соратникам. И он очень любил детей - этому был посвящен специальный эпизод с девочкой-сироткой. Постепенно Сына Вождя увлек фильм, и он перестал соотносить и сравнивать происходящее на экране со своими воспоминаниями. Напряженно и жадно вглядываясь в экран, он почувствовал, что любит Вождя не только как своего настоящего отца, но и как отца миллионов обездоленных русских людей, жаждущих избавления от тяжкого гнета царизма. И когда Вождь объявил толпе сограждан, что ожидаемая ими октябрьская революция свершилась, Сын Вождя благодарно заплакал. Конечно, его собственная судьба сложилась трагически, но зато сколько миллионов россиян были освобождены и спасены от многовекового рабства его отцом! С другой стороны, а как не доверять своим детским воспоминаниям?
    Когда-то у него был другой отец - папа, которого он видел редко, но любил восторженной и радостной любовью. Папа был красивый, веселый, от него пахло морем, табаком, хорошим одеколоном и немного машинным маслом - он был морским офицером на военном судне. Его корабль уходил в плаванье на долгие месяцы, и мальчиком Сын Вождя всегда с нетерпением ожидал праздничных папиных возвращений из плаванья, диковинных заморских подарков и гостинцев из петербургских кондитерских.
    Мама сразу становилась веселой и красивой, делала пышную прическу, надевала яркие платья, меха и модные шляпы. Это были шляпы с такими огромными полями, что, проходя в дверь какой-нибудь лавочки в Гостином дворе, она должна была склонять голову набок, чтобы не задевать ими дверных косяков.
    Потом папа снова уходил в плаванье, и тогда рядом с мамой как из-под земли возникал Вождь. Она сразу менялась: вместо пышной прически заплетала и сворачивала калачиком тугую косу, носила простые черные юбки с белыми блузками и очки; при папе она их почти не надевала, предпочитала мило и лукаво щуриться. Она была очень близорука.
    Вождь появлялся не один. С ним вместе в квартиру приходили какие-то серьезные молодые люди и сердитые девушки с пучками на затылке или остриженные под деревенских мальчишек. Вся эта публика часами вела напряженные разговоры в библиотеке, куда подавался чай с бисквитами или водка с самыми простыми закусками, потому что прислуга в такие вечера получала выходной.
    Сын Вождя этих гостей не любил и, когда они появлялись, прятался в детской. Ему не нравились их громкие разговоры, горький дым дешевых папирос, которым они наполняли библиотеку. Особенно ему не нравилось их пение. Они пели хором, стараясь приглушать голоса, и от этого даже веселые песни становились у них какими-то полузадушенными, будто доносились из-под земли. А ему нравилось, когда мама сидела за роялем в гостиной и пела своим громким переливчатым голосом что-то свободное и радостное для папы и для совсем других гостей - веселых, нарядных, праздничных.
    Особенно неприятно было присутствие Вождя летом на даче, где он снимал домик у какого-то финна рядом с их собственной дачей на самом берегу Финского залива. Их дача называлась "Кукушкин домик" и была впрямь похожа на сказочно огромные швейцарские часы с кукушкой. Когда с ними не было папы, Вождь на целый день занимал мезонин: он говорил, что ему там хорошо работается. Сыну Вождя очень не нравилось, когда, идя домой от купален, он видел в прелестном резном "кукушкином окне" склоненную над письменным столом - папиным столом - чужую лысую голову.
    На даче Вождь питался с ними за одним столом, а кухарке отдавалось распоряжение готовить его любимые кушанья. Вождь любил пельмени, и сын Вождя в отместку возненавидел их на всю жизнь. Ему было странно, что его мама, весело командовавшая папой, этим высоким моряком с усами и кортиком, с Вождем вдруг становилась послушной, всегда в чем-то виноватой девочкой-подростком, и тот не только смел повышать на нее голос, но даже порой в раздражении топал на нее ногами. И много позже, став взрослым и уже преклоняясь перед Вождем, он все равно не мог понять, как могла его мать годами изменять красавцу-мужу с этим, пусть гениальным и великим, но таким ничтожным с виду маленьким рыжим человечком, вечно чем-то озабоченным и недовольным. А она его любила, любила преданно и благоговейно, и при этом очень его боялась. Однажды Вождь напугал и его, тогда мальчика лет шести-семи. Он сидел на полу между окном и книжным шкафом и строил из книг замок для своих оловянных рыцарей, привезенных папой из Германии. Один замок у него уже был и стоял в детской - прекрасный замок из папье-маше, с башнями, зубчатой стеной и действующим подъемным мостом. Но он затеял большую войну: разделил своих рыцарей на две армии и одну из них "увел" к отцу в кабинет - вот для них и строился замок из папиных книг. Услышав, что мама и неприятный гость направляются в библиотеку, он спрятался за оконной портьерой. Он вовсе не собирался подслушивать или подглядывать, для этого он был попросту слишком мал: он только хотел, чтобы мама его не заметила и не заставила подойти к Вождю, чтобы тот "поцеловал их мальчика". Ему совсем не нравилось, когда его мама громким шепотом говорила про него этому человеку с узкими холодными глазами "наш мальчик". Он тихо сидел на полу в широком проеме окна, копошился со своими рыцарями и поневоле слушал, как мамин гость говорит ей что-то напористо и скоро, будто вколачивает в нее маленькие и острые гвоздики слов. - Маша, ты должна принести эту жертву не для меня, а для революции. Чего ты боишься?
    - Милый, но он же военный моряк! Он такой порядливый, такой аккуратист - как может он вдруг взять и потерять документы? Нет, нет, прошу тебя, не заставляй меня идти против моей совести! Лучше я найду для тебя еще денег, а ты на них сумеешь раздобыть какие-нибудь другой документ.
    - Маша, ты не имеешь права подвести меня: я уже сообщил товарищам за границей, что у меня будет паспорт на имя Николаева. Это подло, в конце концов - обещать и не исполнить!
    - Я обещала любую помощь, зная твое сложное положение, но я же не знала, что ты потребуешь от меня совершить кражу!
    - Сколько раз ты говорила нашим товарищам, что ради революции готова на все?
    - Но разве можно во имя прекрасного дела идти на подлость? Красть документы не только преступно - это безнравственно!
    - Это заблуждение! Запомни, Машенька: что полезно для революции, то и нравственно. А революция для тебя - это я. Когда твой муж уезжает в Кронштадт?
    - Завтра вечером. А послезавтра утром его корабль выходит в море.
    - Сколько он пробудет в плаванье на этот раз?
    - Только один месяц.
    - Меня это устраивает. Завтра в полдень я пришлю к тебе товарища за паспортом. Он придет на кухню под видом печника и вызовет хозяйку: ты выйдешь к нему и вынесешь паспорт.
    - Ох, я не знаю...
    - Пойми, Машенька, от тебя сейчас требуется последняя жертва. Потом я уеду за границу и вернусь только тогда, когда все будет готово к перевороту. И тогда, Маша, у нас начнется другая, прекрасная и счастливая, жизнь. Мы сможем, наконец, соединиться, отбросив унижающую нас ложь, и жить втроем - ты, я и наш сын. Кстати, а где он? Что ж ты мне его не покажешь, Машенька? Я давно не видел нашего мальчика.
    - Он в детской. Пойдем к нему, дорогой.
    Тогда он почти ничего из услышанного не понял и только обрадовался, что его не обнаружили за портьерой. Но разговор этот ему запомнился, по всей вероятности, из-за особо напряженного его тона. Осознал он услышанное гораздо позже, но именно эти детские воспоминания мутили ему душу.
    Его папа, военный моряк, в момент революционного переворота находился в морском походе, ведь шла первая мировая война. В послереволюционную Россию он не вернулся, но присылал за мамой и за ним верных людей. Мама покидать Советскую Россию категорически отказалась и передала с посланцами письмо: "Тут я ему все объясняю...", - и больше он о папе никогда ничего не слышал.
    У них с мамой началась какая-то странная, фантастическая жизнь. Мама стала артисткой агитационного поезда и ездила со своей труппой по всей стране, а его оставляла со старой нянюшкой в Петрограде. Теперь Сыну Вождя кажется, что он уже тогда предчувствовал свою странную и ужасную судьбу, и потому он был таким тихим мальчиком: в школе ни с кем не водился, а дома почти все время проводил за книгами. Мама горела революционным восторгом, ей почему-то нравилась эта сумасшедшее, какое-то болезненно возбужденное существование на развалинах прежней жизни, и восторга этого ей хватило до самого двадцать третьего года, когда их вдруг арестовали как жену и сына царского офицера. Их увели товарищи в кожаных куртках и разделили сразу же по прибытии в ДОПР - Дом предварительного заключения. Прощаясь, мама уверяла его, что как только Вождь оправится от болезни, он тотчас узнает об их аресте и освободит их. Больше он ее никогда не видел.
    Сын Вождя не винил своего настоящего отца в постигшей их с матерью беде: было бы глупо и неблагородно ненавидеть того, от кого ждешь спасения и защиты. А он - ждал, долго ждал. Но Вождь так и не спас их: как потом узналось, он в это время уже был неизлечимо болен и вскоре умер. После сеанса, он вышел на улицу вместе со всеми зрителями и прошелся несколько раз взад-вперед, взволнованный, какой-то окрыленный. У него впервые появилась гордость за отца и даже возникло смутное желание с кем-нибудь этой гордостью поделиться. Ему захотелось пережить восторг перед отцом хотя бы вместе с другими зрителями в кинозале. Он пересчитал деньги и взял билет на следующий сеанс. Кассирша предупредила его, что сеанс уже начался, но он пропустил только детский мультфильм. И он снова сидел в темном зале и плакал от любви к Вождю, от светлого чувства примиренности с судьбой.
    Потом он целых два года вспоминал каждое слово, произнесенное Вождем с экрана, каждую черточку его лица, малейшую интонацию голоса, и прежний пугающий образ, с детских лет носимый в памяти, совершенно стерся под этими новыми наслоениями памяти. Дома он часами глядел на свое отражение в зеркале ванной, пытаясь в своем лице разглядеть черты Вождя. Но, увы, он был похож на свою мать.
    Через два года, в очередной день его свободы, он снова добрался до своего маленького кинотеатрика на Петроградской стороне. Шел фильм о последней войне и о новом Вожде. Он все четыре года войны провел за решеткой, и решил обязательно этот фильм посмотреть. Он вошел в пустое фойе почти за полчаса до начала сеанса и заглянул в отворенную дверь читальной комнаты. На этот раз там никого не было. Он вошел, но подсесть к столу с подшивками газет не решился, а просто прохаживался вдоль стоявших у стены книжных шкафов. В одном из них он увидел ряды одинаковых коричневых томов с именем Вождя на корешке. Он понял, что перед ним сочинения его отца. Дрожащими руками он прикоснулся к дверце, и она оказалась не запертой. Он с трепетом вынул первый том. Аккуратно прикрыв дверцу шкафа, он сел на стул подальше от дверей и углубился в чтение. Первая статья посвящена была сельскому хозяйству и была полна рассуждений об экономике и статистических данных; он ровно ничего в этих цифрах и рассуждениях не понял, но уже сама их абсолютная непонятность внушала ему почтительное уважение. Он поставил том обратно на полку и стал смотреть другие книги в этом чудесном шкафу. Ему опять повезло: на нижней полке шкафа он обнаружил книгу о Вожде, предназначенную для детей, в ней было множество фотографий и рисунков. И он пошел на преступление - решил унести эту книгу. Оглянувшись и убедившись, что читальная комната все еще пуста, он расстегнул плащ, пиджак и сунул книгу за брючный ремень.
    Фильм был цветной, музыкальный, героический, но на его взгляд какой-то уж слишком шумный. И пока он смотрел на экран, рука его то и дело ощупывала книгу на животе, а сам он напряженно думал, где бы ему найти укромное место для чтения?
    Обычно свой день свободы он проводил в парке, пока не замерзал: тогда он садился в трамвай и ехал к дому. В трамваях тепло, к вечеру в них зажигают электрический свет, а самое главное - многие люди читают в городском транспорте, он это видел не раз. Вот в трамвае он и прочтет свою книгу!
    Фильм наконец-то кончился. Он вышел из кинотеатра, сел в трамвай, нашел свободное место, извлек свое сокровище и принялся за чтение. Ах, какая это была замечательная, восхитительная книга! Какой теплый, дорогой образ отца вставал перед ним с ее глянцевитых страниц! А какие в ней были фотографии! Он их рассматривал упоенно, гладил пальцами и даже, оглянувшись, приложился к одной из них губами...
    - Гражданин! Кольцо, конечная остановка - выходите!
    Он вздрогнул и оглянулся. В трамвае никого не было, кроме него и кондукторши. Он растерянно встал.
    - Вы что, зачитались и проехали свою остановку? - улыбаясь, спросила кондукторша.
    - Да, проехал...
    - А что ж это вы такое читаете?
    Он показал ей книгу.
    - А, вон у вас какая книга! Теперь понятно, почему вы свою остановку проехали... Ну, не беда! Можете ехать в обратную сторону со старым билетом, только теперь уж постарайтесь свою остановку не проморгать.
    Трамвай недолго постоял на кольце и поехал в обратную сторону. Он еще несколько остановок читал, а потом вышел и пересел на другой трамвай. В этот день он не только успел дочитать книгу, но и доехал снова до кинотеатра, купил билет и вернул книгу на место. И хотя ему пришлось еще раз посмотреть шумный фильм о падении Берлина, это все равно был удивительно счастливый день, и счастья этого ему хватило еще ровно на год. А через год в городе опять была вьюга, и опять был его день. Он с утра поехал в свой кинотеатр и взял билет на первый утренний сеанс. У него было искушение снова взять ту же самую книгу и еще раз перечитать ее, но он рассудил, что стоит попытаться сделать новые открытия. Он решил просмотреть тома сочинений Вождя и начал с последнего. Том этот был посвящен переписке Вождя. Он с замиранием сердца подумал, а вдруг он отыщет в нем письма Вождя к его матери?
    Он снова спрятал книгу на себе и пошел смотреть фильм-сказку про Кощея Бессмертного и Василису Прекрасную. Смотрел, впрочем, с удовольствием. Наконец зрителей выпустили из кинозала, он вышел на улицу, дождался трамвая, сел и углубился в изучение переписки Вождя. Писем к матери он не нашел, хотя начал читать с года своего рождения. Но зато он нашел письма Вождя к соратникам, подписанные его собственной фамилией, то есть фамилией мужа его матери - Николаев. Он понял, что мать все-таки передала тогда паспорт мужа Вождю. В примечаниях к письмам было сказано, что Николаев - одна из партийных кличек Вождя. И ни слова о том, откуда и какой ценой появилась эта "кличка". Он был разочарован. Он все-таки надеялся найти неоспоримое документальное свидетельство тому, что у Вождя был тайный сын. Не для кого-нибудь - для себя. Теперь он уже не мечтал о том, чтобы его признали сыном Вождя.
    Конечно, когда-то он об этом думал всерьез. Он даже вынашивал мысль о побеге из-под надзора "кожаных курток". Он понимал, что для того, чтобы открыть миру великую тайну своего происхождения, ему нужны сообщники, поверившие в него и готовые помочь. И он искал их. Это было уже после психбольницы, когда он жил под надзором, но все-таки на воле. Ему уже разрешалось свободно выходить из дома и гулять по улицам - в своем районе, неподалеку от дома. Он был тогда относительно молод, здоров и еще мечтал о свободе и счастье.
    Однажды он подошел в скверике к компании молодых людей, в разговоре которых ему послышалось имя Вождя. Он подошел к ним и сказал:
    - Вот вы сейчас назвали имя великого человека. А вы знаете, кто я? Я - его сын! Да-да, родной и единственный сын! И если вы мне поможете установить истину... Сын Вождя был готов к чему угодно - к недоверию, негодованию и даже насмешкам, но не к тому, что он услышал.
    - Ты что, дядя, - ненормальный или пьяный? За такие слова знаешь куда угодить можно? Еще и нас за собой потащишь. А ну, катись отсюда, да поживей! Тоже мне Сын Вождя нашелся!
    Парни угрожающе двинулись на него, а когда он повернулся, чтобы уйти, кто-то из них догнал его и дал ему пинка. Он пробежал несколько шагов и упал. Сзади раздался хохот. Сын Вождя поднялся и быстро ушел, не оглядываясь и глотая слезы.
    Прошли годы, теперь он искал одной лишь правды об отце, и неожиданно нашел ее в этом последнем томе с перепиской. Нашел и ужаснулся. Именно из этой переписки Сын Вождя понял, что и он сам, и его мать были такими ничтожными вешками на жестоком пути Вождя к власти, что только профессиональная привычка придавать значение мелочам заставляла "кожаные куртки" уделять так много внимания самому факту существования на земле сына Вождя. Для самого Вождя этот факт, разумеется, никогда никакого значения не имел. Ненависть к любому противлению и несогласию, жестокость к врагам, настоящим или мнимым, сопротивляющимся или поверженным, упоение самой возможностью проявлять насилие - вот чем были полны письма, записки и резолюции Вождя. Он читал строки этих документов, видел сквозь них скверну Вождя, и ужас охватывал его. На несколько дней он утратил всякую осторожность. Он принес книгу домой, на ночь спрятал ее в шкафу под теплым бельем, а назавтра снова вышел из дома и полдня ездил на трамваях, дочитывая ужасный том. Он рисковал как никогда - почти никогда, и совсем не боялся, потому что рушилось все: не он один был обманут - весь мир был обманут! Он читал и никак не мог уразуметь всеобщего ослепления: как же другие читают вот эти самые письма и не видят истины? Как же можно не заметить этой сатанинской злобы, коварства и полного равнодушия не только к отдельным людям, но и к человеку вообще? Но - не замечали! Это было чудовищно, необъяснимо, здесь явно действовала какая-то государственная мистика и присутствовал некий всенародный мыслительный вывих.
    Он понял, что и его самого продолжали скрывать от мира уже не потому, что его положение могло быть кем-то использовано как знамя переворота, но лишь потому, что он был НЕЗАКОННЫМ сыном Вождя, - а это могло бросить тень небезупречности на культовую личность. Они и убить его не смели оттого, что тайна этого убийства тоже могла когда-нибудь всплыть и нанести урон каноническому образу Вождя. Все это казалось религией, причем религией языческой. Он не стал возвращать книгу в кинотеатр, просто оставил ее на сиденье в трамвае. Сын Вождя уже давно проехал свой кинотеатр. Ах, пора, давным-давно пора бы все простить и забыть, да вот, не получается...
    С другой стороны трамвая начался парк, и он пересел на ту сторону, чтобы видеть в окно деревья. Он очень любил деревья и стал смотреть на них, чтобы отвлечься от мыслей о Вожде: не хотел он сегодня думать о нем, совсем не хотел...
    Ветер в парке гулял еще свободней, чем по улицам; гонимый им снег вздымался от земли седыми вихрями и завивался в крутые столбы, и вдруг Сыну Вождя показалось, что между черных стволов мелькает некто в сером балахоне, с белыми волосами и бородой, развеваемыми ветром. Старец Нектарий? Он часто вспоминал его лицо, морщинами и цветом похожее на половинку грецкого ореха. Навряд ли он еще жив - отшельник отец Нектарий, которого он встретил когда-то на Кавказе, ведь ему и тогда, в дни юности Сына Вождя, было лет под сто. А вот - не забывается никак, даже чудится порой в метелях...
    Порой Сын Вождя просыпался среди ночи, будто разбуженный чьим-то требовательным окликом или прикосновением. Ему казалось иногда, что некий ночной гость позвонил в его звонок, и он долго лежал без сна, потея и ожидая, что разбудивший его звук повторится. Ничего не происходило. И тогда он вставал, шел на кухню, пил холодную воду из-под крана и клал под язык таблетку валидола. Потом он возвращался в комнату, снова ложился, но заснуть уже не мог. Именно в такие ночи он вспоминал старца Нектарий и тихий его голос: "Молись о своем окаянном отце, Георгий!".
    Как-то в январе у Сына Вождя случился грипп. К нему вызвали врача из тюремной больницы. Этот доктор, сам уже старик, вообще-то неплохо к нему относился: когда у него было воспаление легких, он даже принес ему из дома старенькую фуфайку из ангорской шерсти, которая до сих пор его выручает.
    - У меня пол тюрьмы больны гриппом, - сказал доктор, сердясь то ли на эпидемию, то ли на своих пациентов-арестантов, то ли на Сына Вождя. Он сделал ему какой-то укол и удалился, оставив горсть таблеток парацетамола. Больше врача к нему вызывать не стали, только приносили еду. Температура не спадала, он страшно кашлял и бредил по ночам. И вот ему привиделось в бреду, что он стоит в сумерках на маленьком островке посреди необозримого болота, края которого скрываются в белесом тумане. По всему болоту чернеют силуэты мертвых деревьев с воздетыми к небу голыми сучьями. Какие-то сумеречные существа беззвучно ползают у него в ногах, почти касаясь его, но он не может ни разглядеть, ни отогнать их. Вдруг в тумане появилась светлая точка и стала приближаться к его островку. Он напряженно глядел в ту сторону, и вскоре увидел двоих, бредущих к нему по болоту: один, высокий и сутулый, шел впереди и нес перед собой огонь, а другой, кажется ребенок, брел за ним, спотыкаясь и раскачиваясь на ходу. Когда они приблизились, в первой фигуре он узнал отца Нектария. В руке старец нес кованый железный фонарь с горящей внутри свечой.
    - Не послушал ты меня, Георгий, - укоризненно сказал старец. - Взгляни на своего отца. Неужто и теперь не пожалеешь его?
    Старец поднял фонарь, и вперед вышел тот, кто шел за ним. Это оказался человечек с телом пятилетнего ребенка и взрослой головой, лысой и бородатой... Он, казалось, спал на ходу, глаза его были плотно прижмурены, а тело двигалось рывками, будто кукла на веревочках. Сын Вождя с ужасом узнал в этом уродце своего отца. Человечек приближался к нему, но едва не прошел мимо. Подойдя почти вплотную, он опустился на колени и протянул к нему маленькие усохшие ручки; из-под его сомкнутых век без остановки текли быстрые слезы, мокрая слипшаяся борода мелко дрожала, он силился и не мог открыть ни глаз, ни рта. Сын Вождя закричал и проснулся, а потом долго лежал, обливаясь потом и тяжело дыша. Прибредится же такое... Когда он оправился от болезни, он попытался раз и навсегда избавиться от этих ночных ужасов. Дождавшись своего дня, он пошел в Никольский Морской собор, чтобы помолиться за отца Богу, которого он уже не помнил и в которого не верил. Он решил выполнить волю старца, чтобы во сне, если тот опять ему привидится, иметь право сказать: "Я молился за отца, теперь оставьте меня, пожалуйста, в покое".
    Он попал к началу службы. В собор еще только начали собираться старушки; они покупали свечки и обходили с ними иконы.
    Как ни странно, войдя в храм и оглядевшись, он его узнал. В детстве он ходил именно сюда, в Никольский собор, с папой и мамой. Его даже "причащали" - вспомнилось ему крепко забытое слово.
    Возле дверей он увидел что-то вроде конторки, за которой пожилая женщина торговала свечками. Он встал в очередь и купил одну свечку, не самую дорогую. Потом пошел тихонько вдоль стены, раздумывая, куда положено ставить свечи за покойников? Так, незаметно для себя, он дошел до старушек, сгрудившихся перед закрытым алтарем. Молодой служитель что-то негромко читал монотонным голосом, а они прилежно кланялись и крестились.
    Сын Вождя прислушался к тому, что читал служитель, но не понял почти ни слова. Ему вдруг вспомнился разговор, который произошел когда-то между папой и мамой, когда они выходили из этого храма после долгой-долгой службы, посвященной каким-то погибшим морякам.
    - Зачем они все читают на этом непонятном языке? - почему-то обиженно спросила мама. - Абракадабра какая-то - ничего не понять! В ответ папа усмехнулся невесело и сказал: - Машенька, ты свободно говоришь по-французски, знаешь английский и немецкий, а начав серьезно заниматься пением, легко выучила итальянский. Почему бы тебе, с твоей способностью к языкам, не изучить заодно церковно-славянский, чтобы говорить на нем с Богом и понимать язык своей Церкви? - Вечно ты смеешься надо мной! - обиделась мама.
    Сын Вождя невольно улыбнулся своим воспоминаниям, но тут же погасил неуместную в храме улыбку.
    - Что за служба идет? - шепотом спросил он одну из старушек.
    - Поздняя литургия скоро начнется, батюшка, часы читают.
    - А вы не подскажете, как бы мне помолиться за покойника?
    - Новопреставленного?
    - Как, простите? Я что-то не понял...
    - Когда помер покойничек-то?
    - В двадцать четвертом году. - У-у-у! Панихидку отслужить надо бы... А тебе усопший кем приходится? - Отцом. - Православный был?
    - Вот этого точно не скажу. - А сам-то ты в Бога веруешь? - Извините, нет, не верю. - А в храм пришел... Ну, бывает. Так может, отец твой тоже в Бога не верил? Это еще рассудить надо, можно ли за него и свечку-то ставить. Батюшку надо бы спросить. А кто он был, отец твой, профессия у него какая была?
    - А профессия у него была - вождь мирового пролетариата.
    - Чегой-то ты, батюшка, заговариваешься. А ты не хулиганить сюда пришел? Ступай-ка лучше из храма, пока я служителей не позвала! Старушка суетливо закрестилась и посеменила от него в сторону, вертя головой - не иначе искала служителей. Не желая неприятностей, он вышел из храма, так и не поставив свечи. Он только помолился за другого своего отца - за папу. Тот ведь был моряк, а собор назывался Морской, и он вдруг вспомнил, что где-то в нем есть мраморные доски с именами погибших моряков. Проходя через церковный сквер, он аккуратно положил свечу на пустую скамейку - авось какая-нибудь старушка приберет его свечку и поставит куда надо, а уж там, наверху, разберутся. И он побрел к трамвайной остановке. Хотя его хождение в храм закончилось неудачей, оно имело последствия: прекратились таинственные ночные оклики, и старец больше ему не снился. Теперь он и сам порой думал о нем долгими пустыми ночами, когда его одолевала бессонница, и даже звал его. Ему и жутко было, и хотелось снова услышать старца Нектария во сне. А иногда он мечтал: вот встретить бы настоящего монаха, пусть не старца и не прозорливца, а просто умудренного знаниями о вечной стороне жизни и ее законах, и побеседовать с ним. Но ему вспоминались обезображенные, оскверненные строения Соловецкого монастыря, намертво и сплошь заштукатуренные стены Сергиевой пустыни, и он понимал, что неоткуда теперь взяться в его жизни такому монаху. Та встреча в горах была чудом, и теперь он не ждал повторения: в его жизни и простых-то событий было немного, чего уж там о чудесах мечтать...

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»