Продолжение. Начало   № 6, 2002г  № 1, 2003г.

Это был старец (патир) Дионисий. Он пригласил меня в архондарик и началась беседа. Старец говорит только по-румынски и по-гречески. Послушник, который служил перевеводчиком, говорил также и по-английски. И вот так на смеси из трех языков и шел наш разговор. И удивительно, но языкового барьера я совершенно не ощущал, как и малейше-го неудобства. Я знал, что меня понимают совершенно верно и полностью, а я также все понимаю, насколько могу вместить духовно. Язык, средство человеческого общения, был в этом случае лишь вспомогательным средством. Старец, по-видимому, молился и поэтому все, что он говорил становился понятным почти сразу, или до перевода, или на основе тех немногих слов, которые я понимал. Пересказывать беседу я не буду, так как носила она характер вполне личный, но одно могу сказать, что плоды ее и все ответы, которые я получил оказались не только утешительными, но и действенными. На прощание мы вышли под лучи ласкового осеннего заходящего солнца, поговорили еще немного о страшном внешнем мире, не желающим знать Христа, сфотографировались на память, и я поспешил в Ватопед. Я торопился, надеясь попасть на последную машину, едущую в обитель, но просчитался. Дорога, хотя и шла под гору, но оказалась весьма утомительной. Видно, надо было мне выплатить некий духовный долг за посещение старца. Я чувствовал, что эта встреча была для меня некиим духовным сокровищем, и его надо было сохранить. В монастырь я вошел уже после вечерни, во время вечерней трапезы. Здесь я встретил и своего спутника, и к большой радости, отца Никиту, иеромонаха - насельника нашей Свято-Тихоновой пустыни. Радостна встреча соотечественников, и можно сказать, земляков.

И все было неплохо, я с радостью увидел знакомые лица ватопедских монахов, поговорил со знакомыми мне отцами и отправился на отдых в гостиницу, В этой гостинице я раньше не был, скорее всего она была введена в строй недавно и, поднявшись в свой номер (а по-другому его и не назовешь) на лифте, я очутился в комфортных условиях современного западного отеля. Признаюсь, в афонской духовной атмосфере это выглядит немного странно, и рождает противоречивые чувства. Конечно, слов нет, после трудного пути приятного отдохнуть в комфорте, но тогда все паломничество и даже маленький духовный подвиг становится несколько игрушечным, не настоящим... А ночью мне стало совсем плохо. Одно из съеденных блюд оказалось для моей печени слишком тяжелым испытанием. Так плохо я себя не чувствовал не помню уже сколько времени. Рано утром я нашел в себе силы встать и пойти на литургию, которую не счел возможным пропустить.На литургии мне стало полегче, я причастился, пошел на трапезу, но через несколько часов, выйдя из монастыря я почувствовал себя совсем дурно и направился к отцу Доримедонту, надеясь найти у него помощь и братское сочувствие. Так оно и вышло, у батюшки нашлось и доброе слово, и таблетки, которые меня немного привели в чувство и целителный мед из Конисы, родины старца Паисия. Спутник мой отправился один с тяжелой посылкой от сестер нашего Свято-Никольского монастыря к хорошо нам знакомому отцу Александру, в прошлом году посетившему Малоярославец и наш храм. Я ему объяснил дорогу, но волновался, потому что, зная афонские тропы, понимал, что заблудиться в них очень легко. От отца Доримедонта уже к вечеру я решил направиться к отцу Хризостому, в его Благовещенскую келью, чтобы не лишиться воскресной службы.

К сожалению, отца Хризостома в келии не было Его братия с любовью меня приняли и я погрузился на сутки в удвительную атмосферу маленькой греческой обители, в атмосферу истинно братской любви и неуловимого веяния совершенно другого, давно прошедшего времени, которое мы знаем лишь по книгам или историческим фильмам. Мерцание свечей за столом на вечерней трапезе, старинные иконы и портреты архиереев и архимандритов, старцев и любовная благоговейная тишина. Казалось, время остановилось и за порогом не страшный XXI век, с бурлящей и уже почти нечеловечекой цивилизацией, а мирное доброе старое время, когда добродетель и долг, чистота и любовь были не пустыми словами, а определяли не только слова и поступки людей, но и были содержанием жизни многих православных христиан. К моей радости, ко всему этому я снова встретил у отца Хризостома своего калужского земляка - отца Никиту. Вместе с ним, и с отцом Панкратием, пожилым иеромонахом, приглашенным в келию для служения воскресной службы из соседней келии Буразери (по-русски Белозерка) мы и служили на следующий день Божественную Литургию.

В воскресенье вечером я уже был в нашем родном Свято-Пантелеймоновом монастыре. Здесь меня уже стали врачевать по- серьезному, благо и доктор настоящий был, отец Силуан. Его лечение через день меня поставили на ноги, и я уже спокойно мог планировать следующие дни. И по доброму и мудрому совету отца Исидора через день, проведенный в нашей обители, я направился в Святую Анну, где рассчитывал увидеть отца Иоанна, папу Янниса, как его называют здесь афониты, духовника всего Афона.

В скит Святой Анны я прибыл на маленьком пароме уже к вечеру, вместе со спутником из Днепропетровска, своим тезкой - протоиерем Андреем. Скит находится высоко над уровнем моря и к нему ведет длинная и крутая дорога со ступенями. Где-то на середине пути нас догнала группа молодых паломников-мирян. Что-то заставило меня взглянуть на них более пристально - и о,чудо! - именно здесь два года назад я встретился с молодым православным полу-поляком, полугреком и его спутником - литовцем, и мы с большим удовольствием беседовали. И вот два года и мы снова вместе в Святой Анне... На этот раз мне предстояло ночевать в Святой Анне, а мои старые знакомые собрались подниматься на вершину Афона, на что сил у меня совершенно не было.

Вскоре, неуклонно преодолевая борения и соблазны Иоанн, едва переступивший порог двадцатилетия, достиг лесов на берегах Двины. Углубившись в лесные дебри, молодой подвижник нашел в чаще опустевшую келию и жил в ней о более трех лет, одному лишь Богу работая в сокрушении сердца, подвизаясь в посте, молитве и терпении скорбей. Пищу ел самую скудную, и все немногое, необходимое для жизни, приносили боголюбивые жители окрестных селений.

Вскоре местное начальство усилило гонения на селившихся в северных лесах раскольников, а при случае теснил уединившихся там православных пустынников, проживавших без документов. Начали притеснять и Иоанна, подозревая в нем, раскольника; он же терпеливо сносил все оскорбления даже побои.

Однажды, увидев святого, вынужденного прийти в ближайшее селение за самым необходимым, некоторые поселяне вновь стали несправедливо оскорблять Иоанна. Подвижник все сносил в молчании и смирении. Не вынося такого обличения своей злобе, нечестивцы настолько распалились яростью, что с побоями поволокли святого в ближайший город Архангельск для суда и расправы. Скорбя о таком падении братьев, преподобный умолял их отпустить его и обещал совершенно покинуть поморские леса, лишь бы не быть причиной соблазна и злобы. Но мучители преподобного лишь усерднее влекли Иоанна на расправу, словно прообразуя будущие его мучения за Правду Божию. Но вскоре сильная усталость овладела нечестивцами, и они, вняв, наконец, усердным молениям святого, как бы нехотя отпустили его. С таким большим трудом освободившись, Иоанн вынужден был спешно перейти из своей уединенной келий в Площанскую пустынь Орловской губернии.

Придя в Площанскую пустынь, Иоанн при встрече с настоятелем обители назвался церковнослужителем. Старец игумен долго не соглашался принимать пришедшего без вида (паспорта) юношу, остерегаясь раскольников или беглых преступников. Лишь уступая настойчивой и усиленной просьбе, настоятель поставил Иоанна читать в церкви богослужебное доследование и из его чтения сразу понял, что перед ним не церковник, а какой-нибудь дворянский сын. Опасаясь, как бы из-за него не была в обители какой-либо неприятности, настоятель поселил Иоанна в одной из отдаленных келий в лесу, устроенных прежде жившими там подвижниками.

Но не долго пожил любитель безмолвия в пустыни. По прошествии немногого времени благоволил Господь явить Своего светильника миру. По Высочайшему повелению послана была сыскная команда для выявления всех, укрывающихся в лесах от закона, и для разорения их тайных жилищ. Взят был и Иоанн как не имеющий вида. При допросе он откровенно сказал, что тайно ушел из службы в гвардии, а потому сразу был доставлен в Санкт-Петербург к Императрице Елисавете Петровне.

Случись такое событие на несколько лет раньше, в царствование суровой Анны Иоанновны, не сдобровать бы Ушакову. Но Елисавета Петровна была ласкова, набожна, чтила монахов и покровительствовала настоящим пустынникам.

Приведенный во дворец, Иоанн, в ожидании приема у Государыни, был поставлен под царским крыльцом. А так как прежде ухода из мира он был известен многим как природный дворянин и немалый чин в Преображенском полку, то по Петербургу, а в особенности в гвардейских полках, быстро пронеслась весть, что сержант Ушаков сыскан. За прошедшие шесть лет Иоанн сильно изменился, и трудно было в этом изможденном постом человеке узнать блестящего гвардейца, веселого товарища по столичным забавам и развлечениям. От великого воздержания Иоанн был сух и бледен лицом, одет лишь во скудную власяницу, подпоясан простым ремнем. Но особенно поражала всех лежащая на преподобном печать глубокого смирения и послушания воле Божией, словно пронизывающая молодого подвижника.

После доклада Иоанна провели к Императрице, Увидев преподобного, она по-матерински милостиво спросила его: «Зачем ты ушел из моего полка?» — «Для удобства спасения души, Ваше Величество», — с кротостью отвечал Иоанн. «Не вменяю тебе побега в проступок и жалую тебя прежним чином, — сказала Государыня, испытывая твердость намерения Иоанна, — вступай в прежнее звание». На это святой ответил: «Ваше Величество. В начатой жизни для Бога и спасения моей души желаю пребыть до конца, а прежней жизни и чина не желаю». Снова спросила его Императрица: «Для чего же ты тогда не спросясь ушел из полка? К такому деланию и от нас ты мог быть отпущен». — «Если бы тогда просил я об этом Ваше Величество, то не поверили бы Вы мне, молодому и не испытавшему всей трудности монашеского жития. Теперь же, после убогого моего искуса, утруждаю Ваше Величество просьбой — дайте мне умереть монахом». Видя такую решимость подвижника, Императрица спросила Иоанна, где бы желал он подвизаться.

«В Саровской пустыни, Ваше Величество». Государыня согласилась, но, испытывая смирение молодого подвижника, оставила его для принятия монашеского пострига в Александро-Невском монастыре Санкт-Петербурга.

Так, по воле Божией и согласно повелению Императрицы, после трехлетнего послушнического искуса в Александро-Невской обители, 13 августа 1748 года тридцатилетний Иоанн Ушаков был пострижен в монахи. Постриг, в присутствии Императрицы Елисаветы Петровны, совершил начальствовавший тогда в обители Высокопреосвященнейший Феодосий, нарекший нового монаха именем Феодор, тезоименно святому благоверному князю Феодору Ярославскому чудотворцу (память 19 сентября). С самого первого дня своего монашеского делания Феодор, внимая своему спасению, неисходно подвизался в той обители, любя безмолвие, неустанно упражняясь в посте и молитве.